Целомудрие дружбы

Несколько лет назад в летней богословской школе под Киевом один замечательный философ в лекции высказал мысль, вызвавшую у меня внутреннюю полемику: «Нужно беречь Истину от дружеских объятий». Почему-то мне казалось, что Истина в самом своём бытии неотделима от дружбы, онтологически как раз связана с самими дружескими объятиями. И беречь Истину от них представлялось аналогичным тому, чтобы беречь соль от солёности и тому подобное. Возможно, я не права. Но сказанная тогда фраза и внутренний резонанс от неё запустили череду внутренних вопросов. Найти ответы на них я попыталась у любимейшего отечественного философа-диалогиста Виктора Аароновича Малахова, автора многих работ, ставших уже классикой отечественной современной философской мысли в сфере этики, философии культуры, истории философии («Уязвимости любви», «Право быть собою», «По сю сторону ясности» и пр.).

— В XX веке в христианской мысли произошла некоторая реабилитация эроса, брака: философия Василия Розанова, потом активно развивающееся богословие Хри`стоса Яннара`са, богословие семьи митрополита Антония Сурожского и Сергея Аверинцева. Парадоксально, проблема дружбы всё ещё остаётся на периферии богословских размышлений. Почему, на ваш взгляд, сложилась такая ситуация?

— Я не силён в богословии и по поводу собственно богословских размышлений о дружбе ничего, увы, сказать не могу. Но поставленный вопрос можно, мне кажется, сформулировать в более общем плане: почему для современного сознания, со всеми его характерными особенностями, проблематика дружбы оказывается ещё более чуждой, чем проблематика любви?

Ответ, как представляется, может быть связан с тем, что современное сознание прагматично, а с чисто прагматической точки зрения любовь всё-таки выглядит как нечто более «нужное» человеку, нежели дружба. Можно привести ряд аргументов в пользу того, что да, без любви прожить невозможно. О дружбе так не скажешь, дружба всегда остаётся для прагматически настроенного сознания чем-то избыточным, не необходимым. С дружбой неизвестно, что делать. Думаю, здесь есть некая преграда, с которой, пусть в сублимированной форме, не может не считаться и современная богословская мысль.

— Условно можно сказать, что в античную эпоху дружба основывалась на понятии равенства (например, у Аристотеля) и подобия («филиа» — как близость подобных, в отличие от эроса — как соединения противоположного). Потому человек античности не мыслил дружбу человека и божества, мужчины и женщины, юноши и старика. Частично античные принципы сохранены у некоторых отцов (например, принцип подобия у Григория Богослова). Однако, в целом можно констатировать, что христианство переворачивает представления о дружбе, утверждая возможность дружбы двух принципиально неравных — например, Бога и человека. Какие ещё новации вносит христианство в понимание дружбы?

— Вопрос о новациях, вносимых христианством в понимание дружбы, очень ёмкий. Честно говоря, мне трудно представить, как к нему и подступиться. Возможно, стоит начать с того, что в духовной атмосфере христианства любые перегородки между любовью и дружбой оказываются необычайно прозрачными. Скажем, узы, связующие монастырскую братию, как о том повествует Киево-Печерский патерик, когда каждый инок готов принять на себя и труды, и прегрешения другого, — это что, дружба или любовь? Ответ авторов патерика однозначен: любовь, любовь во Христе. Но как созвучны этосу такой любви именно наиболее высокие проявления дружбы, сама сила духовного дружества, осязаемое присутствие которой наполняет патерик!

В Евангелии от Иоанна читаем: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13). Императив жертвенности, — именно душу свою положить! — восходящий к самой сущности христианства как религии любви, обретает в отношениях дружества своеобразную жизненную опору, сберегающую в себе задатки симметричного общения и равенства. Да, человек и Бог заведомо неравны, но тем изумительнее, что Бог предлагает человеку дружбу, — Вы друзья Мои (Ин. 15, 14) — тем самым в определённом смысле приравнивая его к Себе. Дружить так дружить!

Разумеется, сказанное — в лучшем случае маленький шаг на пути к постижению того, что вносит христианство в идею и практику дружбы.

— Если обратиться к этимологии греческого слова philos («друг»), то окажется, что по своему происхождению это — местоимение, имеющее значение обладания («свой»). Отсюда идея родства друзей по духу — «одна душа в двух телах», как писал Аристотель. Чем же тогда отличается от дружбы любовь (при всём их взаимопроникновении), в которой любящие также выступают как «свои» друг другу? Корректно ли вслед за отцом Павлом Флоренским проводить линию водораздела так: «Любовь-брак предполагает единоплотие между любящими. А дружба — это именно единодушие»?

— Чем отличается дружба от любви? Начну с того, что любовь в адекватной форме её проявления неизменно асимметрична, даже если она взаимна: каждый тут ставит ударение на другом. Дружба же принципиально симметрична, она действительно предполагает некоторое равенство позиций. Отсюда сопровождающее этос дружбы волшебное ощущение лёгкости: раскрывая другому душу, я не становлюсь перед ним на цыпочки. На дружеской пирушке роль свадебного генерала бессмысленна или комична. Быть «на дружеской ноге» и «на равной ноге» — понятия близкие; первое из них предполагает второе.

Ещё одно отличие дружбы от любви я вижу в следующем. Любовь как таковая лишает человека ощущения самодостаточности собственного бытия; любящий действительно жить не может вне устремлённости к предмету своей любви. Дружба, напротив, предполагает у каждого из друзей независимую собственную жизнь. Дружба, конечно, освобождает человека от чисто эгоистических побуждений — у «беспримесного» эгоиста друзей в принципе быть не может. В то же время она делает этически оправданным его при-себе-бытие, формирует коммуникативную структуру, придающую индивидуальной заботе о себе значение жеста открытости, вплетённого в совместное бытие союза друзей. Дружество создаёт вокруг себя атмосферу, в которой естественные человеческие чаяния уюта, домашнего очага, вольного отдыха предстают словно бы увиденными сообща, в кругу непринуждённого застолья, — и вместе с тем определяет рубеж, за которым все эти естественные мотивы уже не могут приниматься в расчёт и должны быть отброшены ради дел солидарности. Дел, требующих, чтобы друг поистине видел в друге «третье своё плечо»...

Практика любовных отношений, разумеется, выводит субъект за рамки как потребительского стремления присвоить Другого, так и стремления слиться с ним воедино, более, казалось бы, возвышенного, освящённого платонической традицией. Однако любящий не может не испытывать желания стать олицетворённым миром для предмета своей любви, облечь его всеми фибрами, всеми глубинами своего естества.

Дружба от таких притязаний далека. Наш друг всегда отделён от нас неким онтологическим барьером, оберегающим его самостояние и волю; дружеские объятия — проявление деятельной солидарности, а не попытка этот барьер взломать. В отличие от собственно любви, дружба не посягает на онтологический статус Другого, не чает его преображения — в этом, кстати, мне и видится исток целомудрия дружбы.

— Есть противоположная на первый взгляд позиция относительно сущности дружбы. Насколько правомерно, по-вашему, утверждение Франсуа Федье о том, что дружба — тем больше дружба, чем более Другой по отношению ко мне друг?

— Как явствует из уже сказанного, в феноменологический контур «другости» Другого дружба вписывается куда более гармонично, нежели любовь, по самому своему замыслу пытающаяся эту другость превзойти. И тем не менее, преувеличивать роль апелляций к другости Другого я бы и в случае дружбы не стал. Вспомним знаменитое рассуждение Бахтина о «нададресате»: всегда должно предполагаться нечто, способное преодолеть безысходную полярность отношений «Я — Другой», иначе никакого диалога не получится, а уж дружбы тем более. Над принципиальным и — на своём ярусе бытия — неустранимым различием мироустройств Моего и Другого должна возвышаться (или уходить в глубины такого различия) некая объединяющая участников межсубъектного отношения ценностная вертикаль (по Г. Батищеву), некая совместно признанная система ценностей. В отрыве от такой ценностной перспективы, скрепляющей дружеское общение, культ «Другости» как таковой неизбежно приобретает искусственный, а в ряде случаев идеологизированный и даже, следует прямо сказать, репрессивный характер.

Друзья — это люди, которые, при всех неизбежных субъективных различиях, остро чувствуют наличие фундаментальной общности устремлений, обусловливающей саму возможность их взаимного признания и симпатии. В свою очередь, эта общность должна обладать способностью инициировать живое человеческое общение, непосредственное тяготение людей друг к другу, иначе вместо дружбы мы опять-таки получим нечто вымученное. Привлекательность дружбы в значительной степени обусловлена тем, что друзья, общаясь, словно бы пребывают во взаимном поиске чего-то трудноуловимого, но значительного, способного каждому из них осветить путь в жизни. И это важнее, чем абстрактное сознание другости.

— Сергей Аверинцев отмечал, что у друзей постепенно формируются общие «словечки для употребления в своём кругу, имеющие смысл, которого они не имеют для посторонних». Почему так важно формирование общего лексического пространства внутри круга друзей, которое недоступно посторонним?

— Для любой человеческой общности, от большой до самой крохотной, как для народа, так и для всякой отдельной семьи или союза друзей, собственная лексика предстаёт незаменимым способом выявления, закрепления и детализации её своеобразного жизненного мира, той онтологической основы, на которой она произросла. Когда кто-либо, скажем, венгр, украинец или француз, одессит или петербуржец, говорит на свойственном ему языке, в его речи оживают природа и культурная среда страны и города, особенности его национального и регионального характера, наконец, то невыразимое, но ощутимое нечто, тот, словами Мартина Хайдеггера, зов бытия, вокруг которого всё это человеческое своеобразие и сосредотачивается. Точно так же и всякая семья, пара влюблённых, компания друзей постепенно нарабатывают собственные заветные словечки, которые помогают им удерживать свою самобытную атмосферу, свои привычки, свою, хочется сказать, историческую память. О значимости такой сокровенной речи для дружеского общения в своё время писал ещё Фридрих Шлейермахер.

Имеет ли обсуждение столь интимного, коль скоро речь идёт о малых человеческих группах, нюанса совместного бытия какой-либо общий смысл? Думается, имеет. Ведь — по крайней мере до сей поры — жизнь каждого из нас протекает в подобных группах, причём зачастую в нескольких сразу. И от того, насколько содержательными, исполненными понимания и доброты, или, напротив, примитивными и вульгарными будут узы, которые нас в этих группах объединяют, зависит очень многое. Видимо, не случайно современная русская, скажем так, камерная лексика перенасыщена словами и выражениями, словно бы родившимися то ли в грязной подворотне, то ли на широком казарменном плацу. Все эти «Вованы», «дружбаны», «Серые», занимающие место слов, которые по идее должны были бы выражать особую степень доверительности и дружеского участия, действительно многое способны рассказать о мире, в котором мы ныне живём.

— Что есть дружеское отношение к другому? Доверительность? Уважение? Небоязнь другого?..

— О доверительности только что было уже упомянуто. Друг — человек, которому я доверяю собственную нравственную суверенность, собственный опыт, собственные тревоги и чаяния. В целом дружба — процесс, осуществляющийся в пространстве взаимного доверия, дружба без доверия — нонсенс.

Уважение к Другому для дружбы существенно, но уважать ведь можно и на расстоянии, не напрашиваясь к тому, кого уважаешь, в друзья.

Небоязнь Другого — да, в идеале дружба предполагает отсутствие страха по отношению к тому, кого мы избираем в друзья. Можно бояться не только врагов, но и любимых, можно бояться самих себя, но не своих друзей. Друг — наш оплот, наше прибежище, тот, на кого можно положиться всегда.

— Проблема доверия — одна из центральных в современной мысли, уставшей от подозрительности и постоянной деконструкции предлагаемых смыслов. Возникает целое новое направление — «герменевтика доверия» (или «герменевтика сердца» у Ричарда Тарнаса). Если не вдаваться в герменевтический смысл понятия «доверие», то как на экзистенциальном уровне понимаете доверие Вы?

— Всеобщая подозрительность заполонила наш мир, конечно же, неспроста. Доверие слишком уязвимо, оно задыхается в пучине жестокости и неправды, гибнет под ударами террористов, никнет в круговерти «информационных войн». Но если умирает доверие, то и всем нам несдобровать. Недостаточно, пожалуй, сказать, что доверие — это необходимый риск, на который мы так или иначе должны решаться, с какими бы коварными и двусмысленными обстоятельствами ни сталкивала нас жизнь. Этот риск по определению не может быть устранён, поэтому не удивительно, что в любом акте доверия ныне всё более явственно вырисовываются черты поступка. И тем не менее существуют, я думаю, общезначимые жизненные ориентиры, если не снижающие этот риск, то направляющие его в более приемлемое для нормальной человеческой жизни русло. Эти ориентиры задаются — приходится высказывать тривиальные вещи, но что поделаешь — правильным воспитанием, гуманитарной культурой, непритязательными, но укрепляющими душу практиками человечности и, главное, общей направленностью на добро, позитивным восприятием жизни в целом. Сколь бы парадоксально это ни звучало, доверчивость по-настоящему добрых людей защищена более надёжно, чем предусмотрительная расчётливость какого-нибудь прохиндея, на которого всегда найдётся кто-нибудь ещё более расчётливый. В этой связи «простая мысль» Пьера Безухова о необходимости единения всех добрых людей сегодня, на контрастном фоне политических идеологий нашего времени, становится неожиданно актуальной.

— Любовь ко всему человечеству трудно назвать любовью как таковой — её адресатом должен является конкретный человек. Как же быть с дружбой? Есть известная строка из стихотворения Осипа Мандельштама: «Всех живущих прижизненный друг». Возможно ли это? И чем дружба как форма отношений отличается от дружественности как настроенности личности, тональности души?

— Я бы сказал, что дружественность как общее мироотношение может представлять собой либо позу, маскирующую отсутствие реальной диалогической установки как таковой, либо естественную человеческую позицию в бытии. Трудность первой проистекает из её внутренней непрямоты, вторая трудна в своём деятельном осуществлении. Трудна, но, повторяю, естественна. Для человека естественно рассматривать окружающий мир и всё сущее в нём сквозь призму дружеского небезразличия, важно только не заглушать в себе эту тональность души. Что же касается принципиальных границ между дружбой как видом общения и упомянутым дружественным мироотношением, то таковых, на мой взгляд, попросту не существует.

— Как отличить простое столкновение-пересечение людей (по общности интересов и прочему), подобное столкновению частиц в броуновском движении, от подлинной встречи, дружбы?

— От случайного человеческого контакта экзистенциальная встреча, с одной стороны, и дружеское общение, с другой, отличаются, на мой взгляд, по-разному. Полновесно экзистенциальной может быть и встреча с террористом. Между тем дружба, как я уже имел возможность отметить, предполагает известную экзистенциальную устойчивость, способность каждого участника дружеского общения и круга друзей в целом возвращаться к своему вольному при-себе-бытию. В поддержании этой устойчивости важная роль принадлежит традициям, обычаям и, как мы видели, самому словесному обрамлению дружеских связей.

О встрече в полном смысле слова можно, как представляется, говорить тогда, когда мы имеем дело с экзистенциальным событием, в той или иной мере изменяющим целостный характер жизни каждого из его участников, причём в принципиально непредвидимую ими сторону. Если смысл и последствия встречи исчерпываются тем, с какой целью люди встречались, то есть целиком укладываются в конкретные ожидания встречающихся, то о её экзистенциально-событийной полноценности говорить не приходится. Дружба — вид общения, у истоков которого может стоять, а может и не стоять экзистенциальный феномен встречи. В свою очередь, дружеские отношения способны формировать у человека нравственную установку, внутренне не позволяющую ему встречаться с кем угодно, — либо напротив, придают силы для того, чтобы с открытым забралом идти на риск новых встреч.

— Мишель Монтень полагал, что дружба, как и нежность, является производным свободы. Как вы полагаете, почему?

— Соотношение дружбы и свободы мне видится примерно в том же аспекте, в котором Кант рассматривал соотношение свободы и нравственного закона. Да, дружба как таковая возможна для человека только потому, что в самом себе он является существом фундаментально свободным. (Быть может, кстати, и другие существа, во взаимоотношениях которых наблюдается нечто похожее на дружбу, обладают сходной предпосылкой, кто знает). Но осознать и реализовать саму свою свободу человек способен потому, в частности, что есть на свете дружба, что он имеет друзей. Дело не только в том, что друзья, если надо, придут мне на помощь, но и в том, что в кругу дружеского общения я привыкаю ощущать себя свободным, учусь чувствовать и ценить свободу как неотъемлемое измерение собственного существования. Так что дружба — это и прибежище свободы, и реальная сила, помогающая людям её добиваться и отстаивать.

Ранее опубликовано: № 6 (78) Дата публикации на сайте: 30 Июнь 2016

Дорогие читатели Отрока! Сайт журнала крайне нуждается в вашей поддержке.
Желающим оказать помощь просьба перечислять средства на  карточку Приватбанка 5457082237090555.

Код для блогов / сайтов
Целомудрие дружбы

Целомудрие дружбы

Анна Голубицкая
Журнал «Отрок.ua»
Современное сознание прагматично, а с чисто прагматической точки зрения любовь всё-таки выглядит как нечто более «нужное» человеку, нежели дружба. Можно привести ряд аргументов в пользу того, что да, без любви прожить невозможно. О дружбе так не скажешь, дружба всегда остаётся для прагматически настроенного сознания чем-то избыточным, не необходимым. С дружбой неизвестно, что делать.
Разместить анонс

Добавить Ваш комментарий:

Ваш комментарий будет удален, если он содержит:

  1. Неуважительное отношение к авторам статей и комментариев.
  2. Высказывания не по теме, затронутой в статье. Суждения о личности автора публикации, выяснения отношений между комментаторами, а также любые иные формы перехода на личности.
  3. Выяснения отношений с модератором.
  4. Собственные или чьи-либо еще стихотворные или прозаические произведения, спам, флуд, рекламу и т.п.
*
*
*
Введите символы, изображенные на картинке * Загрузить другую картинку CAPTCHA image for SPAM prevention
 
Дорогие читатели Отрока! Сайт журнала крайне нуждается в вашей поддержке.
Желающим оказать помощь просьба перечислять средства на карточку Приватбанка 5457082237090555.
Отрок.ua в: