Иногда мне представляется страшная комната. Куда ни глянешь — на столе, на полках, на шкафу, на кровати и даже на полу — громоздятся... слова. Мои слова! Сказанные не к месту, сказанные без мысли, сказанные «просто так»... Неуклюжие, некрасивые, ненужные. Я в ужасе стою на пороге и не могу войти, потому что всё занято словами.

Ещё я вспоминаю о нём в преддверии праздников. Потому что в праздничные дни особенно остро чувствуешь, как многословие заглушает тишину чуда.

Евангельская истина — за каждое праздное слово дадим ответ — как, впрочем, и многие другие известные истины в нашей жизни — сродни книгам на полке. Лишь протирая пыль, мы припоминаем названия и цвет корешков. Иногда берём в руки, перелистываем несколько страниц, обещаем себе обязательно прочесть. И ставим на место — до следующей уборки.

«Праздное слово» — понятие очень личное. Один боится обронить и несколько фраз, чтоб не растерять внутренний мир, для другого длинные тирады — самый необходимый словесный минимум. (Почему это так — тема отдельная.) Даже одна и та же фраза может быть или спасительной, или праздной, в зависимости от того, сколько сердца в неё вложено. Привычный вопрос «Как дела?» может быть либо проявлением искреннего участия и готовности помочь, либо лицемерным набором пустых звуков. Вряд ли это значит, что нужно отказаться от подобного рода приветствий. Но помнить об этом не помешает: возможно, когда-нибудь пустые звуки наполнятся сердцем.

Однако как бы ни отличались наши представления о ненужных речах, сущность лишних слов всегда одинакова: они убивают смысл, оставляя после себя бессловесный вакуум. «Дослушав до конца, мы забыли начало, а забыв начало, не поняли конца», — говорили спартанцы в ответ на длинные объяснения. Ведь главное, как правило, — кратко. Всё остальное зачастую — «излишне человеческое»: или от неумения сформулировать мысль, или от страха быть неправильно понятым, или чтобы произвести впечатление...

Мир привык идти к извечным истинам окольными путями. Оглохшая от самой себя, переставшая верить себе, цивилизация рождает такие «шедевры», как музыка без звуков и книги с пустыми страницами. Пьеса «4 минуты, 33 секунды» американского композитора Джона Кейджа, впервые «сыгранная» в 1952 году, и книга «Ничто», выпущенная в США в 1974 (и имевшая несколько переизданий!) — яркие иллюстрации эпохи. О девальвации слова и тишине как жизненной необходимости сегодня с новой силой заговорили философия, лингвистика, психология... Эти естественные, как дыхание, идеи преподносятся в виде открытий и откровений. Но от этого, увы, мало что меняется.

Мне очень нравится притча, в которой рассказывается, как однажды встретились два монаха, давних друга, которые не виделись много лет. Оба были искренне рады встрече, но, пройдя вместе целый день, они не проронили ни слова. А вечером, когда их пути расходились, один из них сказал: «Ну вот и пообщались, брат»...

Понятно, что всё это время иноки молча молились, и молитва единила их больше тысячи слов. О том же говорит известный афоризм: о чём говорить с человеком, с которым не о чем помолчать?

Молчание человека нужно заслужить. Я имею в виду «живое молчание», то, которым «безмолвствуют», а не то, которым «замалчивают»; не безразличие и отчуждённость, и не глупое молчание, когда сказать нечего. Живое молчание надсловесно, оно выражает то, что слова выразить бессильны. Поэтому оно предполагает определённую степень доверия к человеку, готовность разделить его сокровенное. И потому мудрецы говорят: если у вас есть человек, с которым вам хорошо молчать, цените его, как воздух.

Молчание — это не немота. Выбор между словом и молчанием — это скрытый акт речи. Как писал Аполлоний Тианский, греческий мистик-неопифагореец, «молчание тоже есть логос». Символична в этом отношении икона «Иоанн Богослов в молчании». На ней объединены противоположные, на первый взгляд, идеи: левой рукой апостол держит книгу, открытую на первой главе его Евангелия: «В начале было Слово», — а его правая рука в это время поднесена к устам, что является жестом безмолвия. Но противоположность эта мнимая: на самом деле Иоанн говорит и молчит об одном и том же, и это только усиливает значимость сказанного.

«Не научившись молчать, не научишься говорить», — гласит народная мудрость. Но если молчание — это более совершенная форма речи, то верно и другое — не научившись говорить, не научишься молчать.

Для нас, живущих в человеческой сутолоке, мало годятся призывы к обету молчания. Даже спартанский лаконизм в наш неспартанский век не всегда к месту. Но говорить красиво — актуально всегда.

Думаю, многие согласятся, что говорить красиво — категория внутренняя. Это значит говорить сердцем. Говорить осмысленно, без лишних слов. Красивое слово — сильное, потому что оно, идущее от сердца, доходит к сердцу.

Говорить красиво — это значит уметь отличать слова от словесной мишуры. Говорить красиво можно только с памятью о Боге и со страхом Божиим в сердце.

Если научиться говорить перед лицом Бога, тогда проблемы постановки голоса, интонации, логики фразы и слов-паразитов, о которых пишут во всех учебниках по ораторскому мастерству и по которым обычно судят о красоте речи, решатся сами собой.

Пусть образ страшной комнаты — всего лишь моя фантазия. Но всё же каждый из нас знает, что слова никуда не исчезают. Да, их не видно, но, родившись однажды, они не растворяются в воздухе. Они живут — в памяти, в чувствах, в тех изменениях, к которым они привели. Они прилипают к душе, и, в зависимости от их сути, могут быть либо корой, защищающей ствол, либо коростой, уродливой и болезненной.

Слова громоздятся в комнате сердца, не пуская туда Того, Кто стоит у дверей.

Антоний Сурожский рассказывал об одной старушке, которая четырнадцать лет твердила Иисусову молитву, но так и не ощутила Божиего присутствия. Тогда он посоветовал ей каждый день в течение пятнадцати минут просто «радоваться тишине своей комнаты», не произнося ни слова. И вот что говорила впоследствии эта бабушка: «Я... всё больше и больше чувствовала тишину... постепенно я стала замечать, что эта тишина — не просто отсутствие шума, а „имеет густоту“. Тишина имела плотность, содержание, и она начала вливаться в меня. Окружающая тишина начала заполнять меня и сливаться с тишиной во мне... Я вдруг заметила, что тишина есть присутствие; и в сердцевине этой тишины был Тот, Кто — сама Тишина, сам Мир, сама Гармония».

Молчание, как иронически заметил французский писатель Жюль Ромен, — такой интересный предмет, что о нём можно говорить часами. Но в то время, пока цивилизация без умолку кричит и впустую рассуждает о молчании, евангельская мудрость продолжает тихо стоять на полке: за каждое праздное слово, которое скажут люди, дадут они ответ в день суда (Мф. 12, 36)... Что может быть глубже, жизненнее и полнее этих слов?