Мне было четырнадцать

Что, если «это» не проходит? И нежелание жить, как побочный эффект гормонального сбоя подросткового возраста, человек уносит с собой во взрослую жизнь. Этот опыт одной души помогает понять и увидеть, что не гормоны только стоят за мыслями о суициде. Есть сила, которая настойчиво старается увести от Света как можно большее количество людей.

 

Мне четырнадцать

«Не хочу жить! Не хочу!..» Мне 14 лет, и я поругалась с мамой. Чувство обиды, несправедливости и бессилия жжёт нестерпимо. Выхода нет! Выскакиваю в сердцах из квартиры, в подъезде пусто и тихо. Поднимаюсь на этаж выше и, обессилев от нервного напряжения, сажусь на ступеньки.

И тут душу накрывает какая-то тёмная, влажная, успокаивающая волна бесстрашия: «Можно и не жить...». Это была абсолютно новая, вывалившаяся из ниоткуда, неожиданная мысль. Или, скорее, чувство прорыва, оформившееся в ТАКОЕ осознание, что можно самой взять и перестать жить, чтобы не страдать, не чувствовать боль — чтобы остановить всё это.

Но бурное воображение быстро прокрутило возможные действия и последствия, и стало страшно. Жить не хотелось, но и умирать тоже. И как-то само собой получилось жить дальше.

Мне восемнадцать

До окончания средней школы не было больше у меня таких находов. Вроде и ссоры с мамой не прекратились, и всякие другие сложности случались, но как-то до пика непримиримости и отчаяния не доходило.

Однако освобождающая лёгкость того суицидального касания, судя по всему, душе запомнилась. И когда на юную мою психику навалилась классическая фрустрация в виде непоступления в престижный вуз на вожделенный факультет, состояние «не хочу жить» исподволь вернулось. Сначала слабым намёком на мысль, потом вполне оформившимся осознанием выхода из всех ситуаций сразу, а затем как-то совсем незаметно стало рефреном самого моего существования.

Ох, как я помню эту постоянную отягощённость жизнью, нестерпимое чувство невозможности жить... Девочка достаточно умная и красивая, коммуникабельная и открытая. Всё есть: подруги, нежные дружбы и привязанности, социальная активность — и при этом почти постоянный, почти неосознаваемый холодок в душе. А от него тоска. И никакого избавления.

Ощущение предела наступило, когда прочитала книгу Карла Леонгарда «Акцентуированные личности». Да я вся — сплошная акцентуация! И папа мой такой, и мама. И дети мои такими же будут. Не хочу этого, не хочу так! Жить не хочу. Умирать надо. И потянулись месяцы поиска повода.

Это была моя единственная попытка суицида. 7 ноября 1981 года. Народ праздновал, а любимый мальчик не пришёл с утра, как обещал. Отношения у нас были романтические, возвышенные и вполне благополучные — мы оба понимали, что между нами любовь. Что, однако, не мешало мне не хотеть жить, потому что я «не такая», потому что очень больно чувствовать жизнь и ещё непонятно почему. Мальчик не пришёл, неизвестность стала казаться невыносимой — и вот он, повод.

И тогда в свои неполных 19 я съела упаковку транквилизаторов (кто-то же из врачей мне их когда-то выписал!), легла в постель и стала ждать конца. Мутная пелена появилась и стала сковывать, затягивать. Становилось всё страшнее и страшнее, и тут в комнату вошёл мой младший брат с каким-то вопросом...

«Скорая» увезла меня в обнимку с «Акцентуированными личностями». Книгу я категорически отказывалась выпускать из рук, но уже в приёмном покое она куда-то пропала. (В те годы книги были в большом дефиците...)

Мне промыли желудок, и в полуобморочном состоянии я попыталась убежать из больницы: очень боялась, что о моей выходке узнает мама. Словили меня уже в воротах и отправили в психиатрическую лечебницу, откуда я всё-таки сбежала — еле держась на ногах, в одном платье и косынке, сквозь ветер и первый снег ноября.

На следующий день вместе с любимым мальчиком мы пошли забирать пальто из приёмного покоя. Мне отдали его буквально без лишних слов, то есть молча. И смотрели как-то странно. Но информация об этой попытке суицида никогда больше нигде меня «не догнала», и даже мама ничего не узнала.

А любимый мальчик вскоре стал моим мужем, вот только через полгода семейной жизни мне снова остро расхотелось жить.

Мне двадцать пять

И страшно даже вспоминать, как в ожидании ребёнка я, с огромным животом, обливалась слезами и не знала, куда деваться от нестерпимой боли невозможности ТАК жить. Как так? — Невыносимо!

Рождение сына выровняло меня внутренне. Будто автомобиль, который мотало в гололёд по дороге, вдруг обрёл твёрдый грунт и управление. Столько всего нужно было делать вовне для него — родненькой моей деточки, что на самокопание не оставалось ни времени, ни сил, ни желания. Да и о чём тут думать, когда этот удивительный человечек полностью зависел от твоей заботы и любви?! Самозабвенность и самоотверженность материнства не оставляли места для многого, в том числе для суицидальных мыслей.

Это если у матери не отбирать ребёнка.

Но после развода бывший муж часто и надолго увозил сына, чтобы заставить меня вернуться или хотя бы почувствовать себя несчастной. Я сопротивлялась, но состояние «жить не хочется» стало тогда лейтмотивом на многие годы. Причём было чёткое понимание: умирать не хочу и боюсь, но и жить невмоготу.

Неудача в создании новой семьи снова привела меня в психбольницу. Я сама пришла в отделение неврозов и попросила: «Сделайте что-нибудь, потому что боюсь, что руки на себя наложу». Лечили меня, как могли, и я бодро шагнула в жизнь дальше.

Тогда и случился у меня такой странный период, когда в большом городе три месяца зимы я провела взаперти себя и съёмной квартиры. Ни общения, ни денег, ни хоть какого-то понимания, как быть дальше. И однажды во мраке бесконечного вечера тоска и одиночество подступили так близко, что я поняла: если сейчас не пойду к людям — точно повешусь. Ведь уже долгое время ловила себя на том, что, как и Цветаева, «ищу глазами крюк».

Я вышла в ледяную черноту приближающейся ночи, но ни к кому из немногих тогда друзей ехать не могла: контраст глухой давящей безысходности и их беспомощного участия был невыносим. Да и нельзя было нести свою переливающуюся через край боль в их светлые дома и раскрытые души.

Смотрела на немногих прохожих и всё не решалась с кем-то заговорить. Да и что сказать?! Что мне плохо и страшно? Ведь не поймут, за сумасшедшую примут. Так и мёрзла на остановке, пока со мной не заговорил вполне приличный дяденька, правда, «навеселе». Не знаю, что он понял из нашей сумбурной беседы, но свою захлёстывающую благодарность к нему и к этой встрече помню по сей день.

Мне тридцать

Вообще-то на удивление стойко я преодолевала многие трудности тех лет — безденежье, смену мест проживания и профессий, общую неустроенность жизни. Довольно неплохо адаптировалась в новом общении, легко осваивала совершенно неожиданные навыки, достигала успехов и признания.

Социальные трудности не пугали, они стали нормой, неизбывным фоном, за которым была жизнь внутри себя. И в этой внутренней жизни я постоянно пасовала перед сильной душевной болью, с трудом находила силы сопротивляться раздирающему отчаянию оттого что всё — не так. У меня часто было чувство, что я, как Мюнхгаузен, сама вытаскиваю себя за волосы, потому что мне не на что опереться, как только на саму себя.

Выросла я в семье, где Бога не было. То немногое, что говорилось в доме о вере и Церкви, называлось не иначе как «бабскими забобонами». Но через много-много лет я узнала, что прабабушка моя и тёзка была большой молитвенницей и постоянно водила в церковь свою маленькую внучку — мою маму. И, прочитав первый раз Евангелие, я удивилась, как много фраз из притч постоянно произносила моя мама на бытовом уровне. Мне же думалось, что это просто расхожие выражения. А школа и вуз «выковали» убеждённой материалисткой: очень удобная модель восприятия мира, если бы не душа...

Помню, как в 20 с небольшим я вдруг, будто на пустом месте, ни с того ни с сего поняла и почувствовала: Бог есть. Христос — реальность. Но только в 30 лет пришла в храм и попросила меня окрестить. В Таинстве не поняла ничего, но удивительное чувство лёгкости и радости действительно окрыляло, делало невесомой. Вроде бы ничего в жизни не изменилось, но как стало хорошо!

И как жаль, что не сказал мне тогда священник о том, что надо исповедоваться и причаститься Святых Христовых Тайн. Вышла я из церкви окрылённая, а пошла всё не туда и не так.

Мне сорок пять

И прошло ещё 14 лет, прежде чем я впервые исповедовалась. Суицидальных мыслей к тому времени уже и близко не было — других проблем хватало. Хотя и работа была интересная, и должность значимая, и личная жизнь сулила некие надежды на обустройство. Но невозможность всего в себе буквально подступала к горлу: нечем было дышать от какой-то главной неправильности вообще и неспособности больше так жить в частности.

Не меньше часа, наверное, длилась моя первая исповедь. По крайней мере, так показалось. Батюшка наложил епитимью: месяц читать покаянный Канон ко Господу нашему Иисусу Христу. И до сих пор удивительно, как я, абсолютно нецерковный человек, даже куличи на Пасху никогда святить не ходившая, каждый вечер, превозмогая усталость, отметая всевозможные преграды и с трудом разбирая непривычные слова, упорно читала Канон. Впрочем, удивляясь себе, думаю, что приход к вере и воцерковление каждого человека — удивительнейшее из чудес.

Но в моей истории поразительно другое. Начинался февраль, и, думаю, это был самый страшный месяц в моей жизни. Непонятно отчего и почему, но, казалось, всё и вся вокруг ополчились против меня. Существование моё превратилось в хаос, полный каких-то диких проявлений людей, невозможных событий и поступков. Я с трудом удерживала хоть какое-то душевное равновесие — срывалась, заливаясь слезами, умоляла близких пожалеть меня. Всё было бесполезно, становилось только хуже.

И тут во мне стал звучать голос: «Убей себя!». Нет, это не был реально слышимый звук — только смысл, чётко понимаемый приказ, которому я ужаснулась и отказывалась подчиниться. Давление чуждой воли длилось много дней, то стихая, то набирая силу. Вся моя сущность дрожала как натянутая струна. Я продолжала читать Канон, вряд ли понимая весь его смыл и полноту. Ходила в храм на службы и рыдала ужасно, не в силах сдержаться.

Но зато мне стало понятно, что значит «тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». И вдруг открылось, что все душевные коллизии моей бурной жизни — это как минимум 25 лет навязчивых суицидальных мыслей. И как-то очевидным сделалось, откуда такое приходит в человека и почему, хотя никакого представления о догматике нашей Церкви у меня тогда ещё не было.

Впервые причастилась Святых Христовых Тайн я в Великом посту в неделю Торжества Православия. И началась моя жизнь с Богом, в Церкви. Первые несколько лет были таким чудным временем, будто с мира спала пелена, и он засиял чистыми и светлыми красками. Как финал картины «Андрей Рублёв» — любимого фильма всей моей жизни.

Многое переменилось за эти годы во мне и вокруг меня — словно встало на свои места. И ещё несоизмеримо большее ищет своего приятия и определённости. Писать об этом неловко, но всё же думаю, что благодарность Богу стала главным в моей жизни. За всё. При всей моей несостоятельности.

А ещё — сильное желание жить. И почти постоянная, как бы фоново присутствующая радость жизни. Несмотря на все её тяготы, печали и беды.

Да, бывают моменты уныния и даже почти отчаяния, когда чёрной тенью надвинется или мелькнёт острым клинком то самое нежелание жить. Но я уже сердцем знаю, что это они — «враги, иже присно борются со мною». И тогда молюсь сильнее. Помогает.

Ранее опубликовано: № 3 (81) Дата публикации на сайте: 16 Май 2017

Дорогие читатели Отрока! Сайт журнала крайне нуждается в вашей поддержке.
Желающим оказать помощь просьба перечислять средства на  карточку Приватбанка 5457082237090555.

Код для блогов / сайтов
Мне было четырнадцать

Мне было четырнадцать

М. В.
Журнал «Отрок.ua»
Ох, как я помню эту постоянную отягощённость жизнью, нестерпимое чувство невозможности жить… Девочка достаточно умная и красивая, коммуникабельная и открытая. Всё есть: подруги, нежные дружбы и привязанности, социальная активность — и при этом почти постоянный, почти неосознаваемый холодок в душе. А от него тоска. И никакого избавления.
Разместить анонс

Добавить Ваш комментарий:

Ваш комментарий будет удален, если он содержит:

  1. Неуважительное отношение к авторам статей и комментариев.
  2. Высказывания не по теме, затронутой в статье. Суждения о личности автора публикации, выяснения отношений между комментаторами, а также любые иные формы перехода на личности.
  3. Выяснения отношений с модератором.
  4. Собственные или чьи-либо еще стихотворные или прозаические произведения, спам, флуд, рекламу и т.п.
*
*
*
Введите символы, изображенные на картинке * Загрузить другую картинку CAPTCHA image for SPAM prevention
 
Дорогие читатели Отрока! Сайт журнала крайне нуждается в вашей поддержке.
Желающим оказать помощь просьба перечислять средства на карточку Приватбанка 5457082237090555.
Отрок.ua в: