В эти послепасхальные дни невольно все возвращаешься к тому же вопросу: если в неслыханном утверждении «Христос воскресе!» — вся суть, вся глубина, весь смысл христианской веры; если, по слову апостола Павла, «вера наша тщетна», если не воскрес Христос, — то что же означает это для нашей, для моей жизни сейчас, здесь? Вот прошла еще одна Пасха. И снова была эта удивительная ночь, это пламя свечей, нарастание волнения, снова были мы в лучезарной радости этой службы, которая вся состоит как бы из одной ликующей песни: «Ныне вся исполнишася света, небо, и земля, и преисподняя. Да празднует убо весь мир востание Христово, в немже утверждается». Какие радостные, какие победные слова! Все соединено: небо, земля, подземное царство смерти. Весь мир участвует в этой победе, в воскресении Христа находит свой смысл, свое утверждение.
Но вот проходит, прошла эта ночь, кончился праздник, и из света мы возвращаемся в мир, спускаемся на землю, вступаем снова в нашу реальную, будничную, трезвую жизнь. И что же? Все так же, как было, ничего не переменилось, и как будто ничто, решительно ничто на земле не имеет ни малейшего отношения к тому, что пелось в церкви: «Да празднует убо весь мир востание Христово, в немже утверждается!» И в душу закрадывается сомнение. Эти слова — такие прекрасные, такие возвышенные, прекраснее и возвышеннее которых нет и не может быть на земле, — не иллюзия ли они, не мечта ли? Их жадно впитывают в себя сердце и душа, но холодный и будничный разум говорит — мечта, самообман! Две тысячи лет прошло — и где же их действие? Где их сила? В чем их победность? И, Боже мой, как часто христиане как бы опускают голову и даже уже и не пытаются «свести концы с концами». Оставьте нам — как бы говорят они миру — эту нашу последнюю драгоценность, утешение, радость! Не мешайте нам в наших запертых храмах утверждать, что радуется и ликует весь мир. Не мешайте нам, а мы не будем мешать вам строить этот мир, и управлять им, и жить в нем, как вам угодно…
Однако на последней глубине нашей совести мы знаем, что это малодушие, этот минимализм, это внутреннее бегство в тайный и сокровенный праздник несовместимы с подлинным смыслом и подлинной радостью Пасхи. Или воскрес Христос, или не воскрес. Или — или! И если воскрес (а о чем же ином наше пасхальное ликование, вся эта светом, торжеством и победой пронизанная, наполненная ночь?), если действительно в один решающий и единственный момент в истории не только человечества, но и всего мира свершилась эта неслыханная победа над смертью, то тогда все действительно стало иным и новым в мире, знают это люди или нет. Но тогда и на нас, верующих, радующихся, ликующих, лежит ответственность, чтобы другие узнали и поверили, увидели, услышали и вошли в эту победу и в эту радость. Древние христиане свою веру называли не религией, а Благой вестью, и свое назначение в мире видели в ее возвещении и распространении. Древние христиане знали и верили, что воскресение Христово — не просто причина ежегодного празднования, а источник силы и преображения жизни. И то, что слышали на ухо, возвещали с крыш…
Но, отвечает мой трезвый или, как говорят теперь, реалистический разум: но что же я могу? Как могу я возвещать, кричать, свидетельствовать? Я — бессильная песчинка, затерянная в массе? Но это возражение разума и так называемого здравого смысла — ложь, может быть, самая страшная и дьявольская ложь современного мира. Этот современный мир каким-то образом убедил нас, что силу и значение имеет в мире только число, количество, масса. Что может один против всех? Однако именно тут, именно по отношению к этой лжи и должно раскрыться во всей своей силе основное утверждение христианства, его ни на одну другую не похожая логика. Христианство утверждает, что один человек может быть сильнее всех. И именно в этом утверждении — благая весть о Христе. Помните эти удивительные строчки из «Гефсиманского сада» Пастернака:
Он отказался без противоборства.
Как от вещей, полученных взаймы.
От всемогущества и чудотворства —
И был теперь, как смертные, как мы.
Ведь именно в этом — образ Христа: Человек без власти, без противоборства, без какой бы то ни было земной силы. Один! Оставленный, преданный брошенный всеми. И побеждающий. Пастернак продолжает:
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду
И в третий день восстану.
И как сплавляют по реке плоты.
Ко мне на суд, как баржи каравана.
Столетья поплывут из темноты…
«И может загореться на ходу»… В этом «может загореться» заключен ответ на сомнения трезвого разума. О, если бы каждый из нас, знающих пасхальную радость, слышавших о победе, поверивших в то, что неведомо для мира — но для него и в нем — совершилась она, если бы каждый из нас, забыв о числах, количествах и массах, эту радость и веру передал еще только одному человеку, тронул ею одну человеческую душу? Если бы эта вера и радость тайно присутствовали в каждом, пускай самом незначащем разговоре, были с нами в наших трезвых буднях — они начали бы сейчас, здесь, сегодня преображение мира и жизни. «Не придет Царство Божие приметным образом», — сказал Христос. Царство Божие приходит каждый раз — в силе, свете и победе, — когда я, когда каждый верующий выносит его из храма и им начинает жить в своей жизни. Тогда все, все время, в каждую минуту «может загореться на ходу…»
