О дружбе написано и снято много. Произнесены тома афоризмов. Но для каждого дружба остаётся таким исключительным опытом, что не говорить о ней невозможно. Может быть, это связано с тем, что в дружбе — и вообще в отношениях с людьми — человек познаёт самого себя.
Человек и люди вокруг
Много людей вокруг, очень много. И с каждым мы находимся в каких-то отношениях. Кто-то нам сослуживец, кто-то сосед или знакомец просто. А этот — как и миллионы прочих — «некий никто»: прошёл мимо, оглянулся (или не оглянулся), и уже навсегда занял ячейку нашей памяти, и уже требует выяснить наше к нему отношение.
Но все эти связи существуют, и человек — словно рабочая станция в безбрежной сети отношений, принимает и посылает сигналы, обозначая себя в связи с другими станциями. Станций миллионы, связей миллиарды, сигналы бегут и возвращаются, уносят и приносят чувства и мысли или навсегда теряются в эфире человеческих эмоций.
Но иногда случается, что тонкая, незримая, эфемерная связь приобретает значение. Она словно обрастает живой плотью, в ней ветвятся нервы и кровеносные сосуды, и двое становятся как одно. Того, с кем у нас возникает такая живая связь, мы называем «лучший друг».
Мне посчастливилось пережить несколько по-настоящему больших дружб. Это только большая любовь бывает одна — и если проходит, оставляет тебя выжженным изнутри дотла, словно подбитый танк, ещё долго не способным ни на какие эмоции. А большая дружба, если проходит — что тоже бывает, — оставляет по себе светлую ностальгию и много хороших воспоминаний.
«Клён ты мой опавший...»
В нашем провинциальном университете не было другого такого интеллектуала. Он почти всё читал, а главное — всё помнил. В любой бессмыслице он отыскивал крупицы смысла, а в любой мудрости — кричащие противоречия. Ещё он играл на гитаре, пел свои и чужие песни, отличался несокрушимой логикой и сверхъестественной интуицией, занимался восточными единоборствами и тонко разбирался в восточных культах, рисовал акварелью трогательные пейзажи и говорил по-французски, как Ален Делон.
Но всё это я узнал о нём уже после того, как мы стали друзьями. Таинственная связь возникла как-то сразу, как только мы оказались в одной группе.
Я люблю петь, но никогда не пою — щажу родных и близких. А вот с ним мы пели — шли домой тёмными улицами и пели «Клён ты мой опавший...» Пели и другие песни, но «Клён» чаще всего.
Когда мы ходили в библиотеку, то в журнале подписывались: Панаев и Скабичевский. Мы оба писали стихи — а кто нет? Как-то принесли свои вирши в университетскую многотиражку — их напечатали. У меня сохранилась эта газета — и теперь я вижу, как сильно он влиял на меня.
Прошло много лет. Мы оказались в разных городах, потом и в разных странах. Недавно судьба снова свела нас в Киеве. Мы, если и изменились, то совсем немного, а вот время стало совсем другим. И в этом новом времени я работаю на своего университетского друга. Работать мне очень комфортно — не благодаря ли «Клёну»?
17 лет
Мы познакомились в школе на почве обмена видеофильмами. Кино тут же отошло на второй план. У нас оказался пусть и небольшой, но очень разный жизненный опыт, а также жгучий интерес к опыту друг друга. Мы не могли наговориться. Тяжелее всего приходилось его стареющей собаке, которая на вечерних прогулках не только нас выслушивала, но и пробегала втрое больше против обычного...
Дружба делала из нас — таких разных — одно целое. Моя мама очень волновалась: я заговорил его голосом и интонациями. Она переживала, как все мамы переживают, что бы ни происходило с их детьми. Я был счастлив этой дружбой — но мама на всякий случай переживала. Она бы нервничала ещё больше, если бы узнала, что я, ученик класса с гуманитарным уклоном, стал посещать уроки алгебры в его физико-математическом классе. До сих пор помню, как мы изучали какие-то «комплексные числа» (что это такое, теперь ума не приложу).
Он был очень артистичен. В нашей школе возник полутеатр-полувертеп, мы что-то ставили, где-то гастролировали. Он не любил эти спектакли и редко в них играл, но уж если играл... Его Хлестаков мог выходить на сцену один — успех был ошеломительным. Но и Хлестакова он не хотел играть. Позже он пользовался своим талантом много чаще — в составе команды КВН своего факультета. Не думаю, что там было что-то лучше Хлестакова...
Наши «универы» были в разных городах. Почтальоны выбивались из сил, доставляя письма, каждое — в нескольких толстых пронумерованных конвертах.
Я жил у родственников, он в «общаге», поэтому он приезжал ко мне. Чтобы его отпустили, я слал телеграммы о болезни дедушки и подписывался «мама». Доверчивые телеграфные тётеньки смотрели на меня сочувственно и торопливо считали знаки волшебного послания, которое обещало приезд лучшего друга.
Потом мы снова жили в разных городах, но дружба наша оставалась крепка и непрерывна. Так продолжалось... постойте-ка, лет 17! Но когда мы оба стали жителями столицы, мы начали отдаляться. Не знаю, как это случилось. Я как будто всё тот же, а вот мой друг — словно другой человек. Мы снова стали двое, практически незнакомцы.
Мы видимся иногда. Очень редко. Как правило, случайно. Он позвонил, когда у него родился сын. Я послал SMS, когда умер мой кот (он знал покойного). Но вот те 17 лет... Они не прошли — они остались со мной, и я благодарен Богу, что столько лет я был лучше, чем до или после.
Best друг
В последние годы я постоянно задавался вопросом: почему у меня нет «лучшего друга»? Ведь у меня всегда был человек, рядом с которым так легко и счастливо следовать заповеди любви к ближнему. А теперь его нет.
Странно, но я размышлял об этом совершенно спокойно, просто неожиданно спокойно. Если раньше — когда у меня был «лучший друг» — меня пронзительно волновали песни типа «О кто-нибудь, приди, нарушь чужих людей соединённость и разобщённость общих душ», то теперь это исчезло. Я не ощущал пустоты в той области души, которую обычно занимал лучший друг. Очевидно, потому, что пустоты этой не было, не стало.
Двое превращаются в одно не только в дружбе, но и в любви, только в большей степени: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть (Мф. 19, 5-6). А любовь такая штука, что в ней совмещены разные формы и уровни единения, преодоления одиночества, насыщения полнотой чувств. И постижение любви, и постижение любимой — это такой процесс, который длится всегда и не может закончиться, потому что двое как одна благословенная — сочетанная — Господом плоть, — это существо в постоянной эволюции. Один, одинокий, сам — человек неполон, и потому не может раскрыть таящиеся в нём свойства, решить поставленную Творцом задачу. Но двое как одна плоть — это житель Эдема. Двое как одна плоть — так замыслил и сотворил Господь человека. И такому существу открывается и доступно многое — и большее, чем одинокому, и иное, что одинокому недоступно.
Эволюция двоих как одной плоти — это взаимное прорастание, превращение независимых организмов сначала в зависимые, а потом — в один организм, в одно ёмкое «мы». Это приобретение двуликого единства. Это небезболезненный процесс со счастливым исходом.
Начинается всё трогательно и невинно. Сначала вы вместе рыдаете над одной книгой, которую испуганные родственники пытаются выбросить в окно или сжечь (но книга не пролазит в форточку, а печей в домах с центральным отоплением нет). А потом у вас одновременно возникают одинаковые идеи. Когда такое происходит с учёными, они с натянутой улыбкой, отводя глаза, говорят: «Независимо друг от друга». А вы понимаете, что ваши идеи зависимы друг от друга, — и счастливы...
Некоторых сиамских близнецов можно разделить, а некоторых нельзя. У них общие органы — и тогда одним приходится жертвовать, чтобы выжил другой, приходится вершить жестокое милосердие. А двое как одна плоть имеют все органы общие — и выбор невозможен. Не потому ли в Евангелии упоминается именно одна плоть?
Теперь, когда прошли годы, я вижу, как мы становились «одна плоть». Я вижу, как оставил отца и мать, родственников и друзей. Я вижу, как я прилеплялся к жене своей, а она прилеплялась ко мне. И теперь, когда во мне вполне сформировалось ощущение одной плоти с ней, я вижу, что готов снова вернуться ко всем оставленным мной — но уже в новом качестве, как одна плоть с ней. Я уже не буду так близок с ними, как был когда-то, но мы сможем дать им больше.
Это правда, что браки совершаются на небесах. Несомненно, что Творец сочетает людей не случайным, а самым наилучшим образом, так, чтобы они могли реализовать предписанное им. Но вот это превращение — в одну плоть — это уже труд и ответственность смертных. Наше счастье — или несчастье — дело только наших рук.
А мои друзья... Я уверен, что люди, которые принимали меня, взрослевшего от горестей, примут и меня, глупеющего от счастья, потому что у нас за плечами — одна школа, одна армия, один университет — наша дружба.