Молитва — семечко, брошенное в рыхлую, влажную почву человеческого сердца. Её созревшие плоды нематериальны, но бесценны: «Христово присутствие, излучающее сладостное безмятежие, нерушимый мир, глубокое смирение, неутолимая любовь ко всем» (архимандрит Иерофей (Влахос)).
Однако помимо духовных даров молитва приносит плоды вполне осязаемые и очевидные. Такие «посылки» с Неба христианин получает ежедневно и даже ежеминутно.
Наверное, песчинок в океане меньше, чем расслышанных просьб у Господа. Все, кто стучался и кому отворили, могут поделиться своими историями о вещественном «ответе» на обычные (и не совсем) бытовые нужды. Кому-то эти истории могут показаться чепухой, но из них, из мелочей, и рождается порой нечто огромное и значительное. Например, доверие Богу.
«Наши солнечные батарейки»
Тот, кто хоть раз пытался удержать свои мысли «в узде», знает, что молитва — отнюдь не возвышенное парение над грешной землёй, а колоссальный труд. Такая молитва пахнет пóтом, не одеколоном. Но однажды я почувствовала её головокружительный аромат сдобного теста...
«Доця, я тебе пирожков с капустой принёс!» — с улыбкой, обнимая трёхлитровую банку с лакомством, приблизился к постели умирающей почтенный старец. К моему счастью, он не открыл банку и не выпустил на волю зловещего духа её содержимого. (За месяц своей беременности я вышколила всех домочадцев по три раза чистить зубы прежде чем войти ко мне в комнату, иначе чувствительное обоняние мгновенно идентифицировало все блюда их рациона, и я, держась за стены, безотлагательно устремлялась к унитазу.)
В то утро мне показалось, что дни мои сочтены. Я решила пригласить к смертному одру священника, так как из воспоминаний детства, протекавшего под тайным влиянием верующей прабабушки, знала: в Вечность положено уходить достойно. И хотя от токсикоза ещё никто не умирал, моя мама с мужем — оба со скорбными лицами — обратились к отцу Михаилу с просьбой меня пособоровать.
Кому посчастливилось жить в Киеве и быть прихожанами Покровского монастыря конца прошлого и начала сего века, помнят этого удивительного священника. Высокий рост придавал батюшке особую величественность, а волосы и длинная борода белоснежным фоном подчёркивали его добрые глаза и всегда приветливую улыбку. Мы называли отца Михаила «наши солнечные батарейки»: несмотря на нескончаемые очереди к нему на исповедь, каждый уходил утешенным и напитаным живительной силой его любви к людям.
Для начала отец Михаил кратко объяснил мне цель таинства Елеопомазания и успокоил обещанием, что соборуют ради исцеления и жизни, а не ради верной и лёгкой кончины. Как бы там ни было, веса во мне оставалось около сорока килограмм, и батюшка, облачившись в епитрахиль, разрешил участствовать в таинстве сидя.
Моё измождённое сознание, отказываясь сосредотачиваться на длинных текстах, было поглощено единственной мыслью: как дотянуть до конца соборования и не сбежать в ванную комнату. В это время отец Михаил молился Богу. Вернее, он с Ним говорил. Со стороны молитва казалась тихим сокровенным диалогом: так беседуют с тем, кого любишь и в чьей ответной любви несомненно уверен. Эта взаимность была реальной и живой.
Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему (Иак. 5, 14–15), — доносились будто бы издалека слова апостола. Перед тем, как погрузиться в накатившую могучей волной тошноту, я мысленно зацепилась за слова «молитва веры» и... удержалась на поверхности. «Даже если у меня нет сил надеяться, они есть у батюшки!» — наконец-то сфокусировалась я на происходящем.
Когда таинство подошло к концу, отец Михаил складывал облачение в свой обветшалый, потомственный саквояж и беседовал с моей мамой. Но результат его общения с Небом по скорости превзошёл все мыслимые земные рекорды. Мной овладел голод — чудовищный и безумный. Я незаметно прошмыгнула на кухню. Желудок, предчувствуя опасность, болезненно сжался: аппетитные формы пирожков представляли угрозу для его истощённых, приклеившихся друг ко другу стенок. Невероятно, но дивным образом они расступились — как Чермное море перед народом Израилевым. Так же схлынули и волны тошноты, уныния, исчезли мысли о смерти. Желудок блаженно урчал: наконец-то болезнь утихла, и его покормили.
Однако дочь, затаившаяся под моим сердцем, не собиралась прийти в этот мир проверенным, удобным способом. Ровно через восемь месяцев ей вздумалось повернуться к выходу на белый свет ногами, и врачи прогнозировали первые в моём случае «патологические роды». В больнице, показывая меня студентам мединститута и обидно называя «роженицей с ягодичным предлежанием», дали понять: готовьтесь к операции — после 36-ой недели дети никогда не возвращаются в «правильное русло».
Но с началом схваток дочка передумала и перевернулась. А всё потому, что на другом конце города в алтаре нижнего, «тёплого» храма Покровского монастыря на коленях стояли мои самые дорогие «болельщики» — отец Михаил с моим мужем — и пели акафист иконе Божией Матери «Живоносный источник».
«Не может быть!» — эту фразу мне будет суждено услышать из уст врачей не один раз в жизни. Просто молитву нельзя потрогать руками и доказать сложными теоремами, а пирожок можно съесть. И поблагодарить Бога.
«Как же маму угораздило»
Без молитвы человеку не выжить. Ни душой, ни телом. Иногда жизнь свидетельствует об этом тихо и деликатно, а иногда громко и настойчиво. «Дети непременно должны об этом знать!» — решают родители и покупают первый детский молитвослов. Действительно, научить детей молиться и всегда обращаться к Богу с благодарным сердцем — важный аспект христианского воспитания. Но как это сделать? Извечный вопрос преследует родителей навязчивым педагогическим кошмаром.
Мы знаем, что ответ безальтернативен и прост, как любая неопровержимая истина: привить любовь к чтению без наглядного примера мамы или папы — невозможно, любые попытки окажутся бесполезными. Дети должны видеть нетерпеливое дрожанье рук и жадность в глазах, с которыми родители прикасаются к книге.
Тем более, если речь идёт о вере. Образ молящейся матери вырабатывает соответствующие «рефлексы» подражания у детей. Раньше я об этом и не догадывалась, пока наш семилетний сын «случайно» не вразумил меня.
Мой дедушка говорил, что каким бы внушительным ни был водительский стаж, он не может полностью гарантировать безаварийного проезда: всегда найдётся «специалист», который виртуозно впишется в багажник твоего автомобиля. Поэтому фактически вместе с удостоверением водителя я получила и чувство тревожности. Нисколько не переживая за моего железного коня, я тяготилась ответственностью за жизни пассажиров. Уголовно наказуемое бремя преследовало даже во сне. Единственное, что умиротворяло и заряжало оптимизмом за рулём, была молитва водителя, напечатанная на обратной стороне маленькой иконы святителя Николая.
Как бы ни опаздывали дети в школу, они привыкли, что без этого мы не тронемся в путь. Умоляя Всемилостивого Бога сохранить от внезапной смерти и всякой напасти всех «вверенных мне человек», доставить их невредимыми «каждого по его потребе», а главное — «дожить с чистой совестью до глубокой старости без бремени убитых и искалеченных по моему нерадению человек», я украдкой ловила насмешливые взгляды моих чад-подростков и чувствовала себя шаманом-заклинателем.
Но однажды срочный телефонный звонок отвлёк горе-водителя, и мы выехали, не помолившись. Всего один раз. И надо же было именно в то утро при парковке не заметить острого камня на обочине! Новая зимняя резина, издав прощальный свист, мгновенно сдулась, и наш корабль плавно опустился на мель.
После замены колеса в обычной суете последующего дня мы напрочь забыли о досадном происшествии и только за ужином разговорились на тему, «как же маму угораздило». С присущей женской природе страстью к самооправданию я металась в поисках альтернативных причин возникновения обширного пореза на кармане семейного бюджета. Муж как всегда иронизировал, дети великодушно успокаивали, и вдруг самый младший абсолютно серьёзно, по-мужски развеял наше игривое настроение одной фразой: «Просто мама забыла прочитать молитву!».
Его потешная сердитость усилила обратный эффект. Поначалу я ужаснулась той мысли, что дети могут воспринимать Христа как молниеносно карающего Бога. Но позже стало очевидно: в то время как маленький человек ещё переполнен доверием к нам, мы можем успеть вложить в его душу необходимые навыки, которые в будущем произрастут множеством полезных всходов. «Семена добродетели неистребимы», — уверяет авва Дорофей. И его обещание дарит надежду даже самым отчаявшимся родителям.
Как важно не упустить то время, пока дети искренне мечтают быть похожими на нас! Ведь малыши, эти святые консерваторы, чаще других выбирают незыблемую почву семейных традиций. За которые — мы точно в ответе.
«Ну пусть родится сыночек!»
Имя Тихон в переводе с греческого означает «судьба», «удача». За последнее столетие пик его популярности пришёлся на конец 90-х — начало 2000-х годов. По статистике, из десяти тысяч новорожденных мальчиков как минимум пятерых нарекали Тихонами. Узнав, что в нашей семье ожидается пополнение, я затаила мечту: родить сына и назвать его «удачным» именем.
Правда, модные тенденции тут были ни при чём. В юности мне выпадало незабываемое счастье бывать в Донском монастыре дважды в год. Симпатией к святителю Тихону, чьи мощи покоятся в главном соборе, я прониклась с первого взгляда. Наверное, достаточно однажды увидеть его лик, чтобы узнать в нём «своего» святого — так он похож на добродушного дедушку, чьи карманы полным-полны всяческих сладостей для всей окрестной детворы. Позже, при более близком знакомстве с трагическими обстоятельствами его жизни, я обнаружила цельную, волевую личность, где в каждой строчке жития сквозила героическая смелость, невозмутимая честность и твёрдая решимость быть верным Христу до последнего вздоха.
«Ну пожалуйста!» — канючила я, стоя на коленях у раки святого. «Пусть только родится сыночек, я мечтаю назвать его в твою честь!» — молитвенным шантажом уговаривала я святителя Тихона. Дело в том, что, едва различая в себе присутствие новой жизни и понимая, что крохотное зёрнышко уже имеет свой пол, я с безумным упорством надеялась на его сказочное превращение в младенца мужеского пола.
Но, слава Богу, родилась Соня — кареглазая обаятельная девочка — и разрушила мои честолюбивые материнские амбиции. А через несколько лет нежданно-негаданно на Благовещение, когда Церковь чтит память святителя Тихона, патриарха Московского, на свет появился голубоглазый мальчик. Наш Тишка. Вероятно, слова Псалтыри и даст тебе Господь по сердцу твоему (Пс. 19, 5) — не только о воздаянии милосердного Судии по заслугам всем праведникам, но также и обещание исполнить даже самые наивные и «бесполезные» мечты, отложенные в дальние хранилища сердца.
Иногда нам кажется, что Бог опаздывает и «прочитывает» наши сердца не вовремя. Вернее, не в то время, которое являлось бы наиболее удобным для нас. Но, например, преподобный старец Паисий Святогорец никогда не разочаровывался в сроках Небесной «службы доставки». «Веди себя просто и с полным доверием Богу. Возлагая на Бога своё будущее и своё упование, мы некоторым образом обязываем Его нам помочь. Знаешь, как всё меняется, если иметь доверие Богу? Иметь Бога своим союзником — шуточное ли дело?» — говорил он.
«Доча, помолись за меня...»
Потребность в Боге иногда возникает от благодарности за посланное долгожданное счастье. Реже — от доверия к свидетельствам Его очевидцев. Чаще — через осознание собственной беспомощности. Перед страхом, болезнью, смертью...
Мой папа был напуган длительной изнуряющей температурой. Я — грозовым небом: свинцовые тучи сгустились над моим безоблачным, лучистым миром, где можно было разбить коленку и быть уверенной, что папа всегда подует на ранку.
Как известно, в минуты опасности на ум редко приходят светлые мысли — им просто не оставляют свободного пространства дурные предчувствия. А мысль о вечной, абсолютно безвременной разлуке с папой причиняла нестерпимую боль. Вечной — потому что он не был крещён.
«Доча, помолись за меня...» — этих слов, сказанных до боли знакомым голосом, я ждала всю свою сознательно-церковную жизнь. Пускай как бы невзначай, мимолётом, но папа упомянул о том, что вот уже много лет разделяло нас с ним океаном безмолвной тишины. Сколько в этой тишине утонуло недомолвок, обид и разочарований...
Для любимых и близких людей невероятно легко просить у Творца всего того, чего желаешь себе, но дерзнуть и попросить у Него веры для папы я долго не решалась. По скептическому малодушию, конечно. Потратив на уговоры половину жизни, я не сумела подобрать те правильные слова, которые вдохновили бы отца принять таинство Крещения. Но тот, кто сострадал моему жалобному рёву у каждой клетки с несчастными тиграми, жирафами и слонами в зоопарке, кто подарил мне первую книгу и открыл волшебный мир литературы, кто своими объятиями вселил в меня веру в доброжелательность окружающего мира, сегодня отчаянно нуждался в помощи. И я набрала в телефоне «проверенный номер».
Есть такие удивительные люди в нашей биографии, которые присутствуют в ней незримо. Редко общаясь в повседневной жизни, едва попадёшь в беду, как они тотчас материализуются и с мигающей, оглушительной сиреной оказываются рядом — спасая деньгами, добрым словом, наземным транспортом и всем тем, о чём ты даже не мечтал. А если они ещё и авторитетные молитвенники со стопроцентным «коэффициентом полезного действия», то можно и вовсе успокоиться и терпеливо ждать счастливого финала.
«Владыка, помолитесь, пожалуйста, за моего папу. Надо очень срочно, просто в обязательном порядке, чтобы он крестился. Врачи не могут поставить диагноз, и я смертельно волнуюсь!» — тараторила я в трубку несвязно и громко...
...Через месяц папа принял Крещение. В палате реанимации, трогательный и хрупкий, он стоял в белоснежной крестильной рубахе со сложенными крест-накрест руками перед Чашей. А мне казалось, что чем старше я становлюсь, тем отчётливее вырисовывается моя картина мира, в которой родители наконец-то занимают своё заслуженное, значимое место.
Спустя две недели папу выписали из больницы. Онкомаркеры не подтвердились, аутоиммунное заболевание благодаря гормональной терапии удалось перевести из острой фазы в состояние ремиссии, и только пожизненные таблетки напоминали папе, что не всё в его, всегда сильных, руках. «Господи, научи нас видеть Тебя за каждой бедой!» — умилялась я словам песни Бориса Гребенщикова, но на всякий случай перезвонила духовнику и попросила ослабить молитвы — от беды подальше.
Теперь каждое воскресенье, старательно выписывая папино имя в строке заздравной записки, я не верила своим глазам. Но верила Богу: отныне и в сем веке, и в будущем мы с папой никогда не расстанемся.
* * *
Разговор с Богом — не ритуал, не заклинание, не внешний атрибут христианской жизни. Молитва абсолютно реально и красноречиво вносит поправки к законам нашего бытия. Её преобразующая сила, по мнению святых отцов, очищает, питает, просвещает душу и разум, «проливая в мысли большую красоту, управляя жизнью каждого, не позволяя ничему дурному и неуместному господствовать над умом».
Но молитва — это и потребность в надежде и многом другом, о чём болит душа человека. И Бог дарует всегда больше, чем мы просим: «Нет при Нём воина, который отгонял бы приходящих, или оруженосца, который бы откладывал время и говорил: теперь не время, теперь нельзя войти, приди после; но когда бы ты ни пришёл, Он стоит и слушает: хотя бы во время обеда, хотя бы во время ужина, хотя бы в самое ночное время, хотя бы на площади, хотя бы на пути, хотя бы в спальне, хотя бы стоя пред начальником в судилище, где бы ты ни призвал Его, ничто не препятствует Ему услышать прошение, если ты призовёшь Его как должно» (святитель Иоанн Златоуст).