Несколько поколений, выросших в XX веке, были воспитаны на книгах, иллюстрированных Татьяной Мавриной, — от самых первых пушкинских сказок до альбомов с иллюстрациями к стихам Блока и рассказам Юрия Коваля. «Ушибленная цветом» — именно так не раз говорила о себе художница. Весь жизненный восторг она выразила в цвете, и одним из самых щемящих сердце чувств Маврина считала невозможность изобразить то, что видишь.
Посреди главной площади провинциального городка стоит этюдник. Перед ним сидит, наклонившись к самой земле, женщина в берете и с кистью в руке. Прохожие, спешащие по своим делам, на несколько секунд задерживают взгляд на странной фигуре. Но вряд ли им приходит в голову, что художница ищет правильный угол зрения, чтобы увидеть площадь глазами собаки. Эта увлечённая поиском собачьего взгляда на мир дама, — московская художница Татьяна Алексеевна Маврина. Она приехала в этот маленький старинный городок на этюды.
В самом начале сороковых годов, после долгих лет оттачивания техники рисунка и композиции в многочисленных ученических натюрмортах и ню, у Мавриной появилась совершенно новая тема для вдохновения. «Когда я училась в мастерских ВХУТЕМАСа ещё на Мясницкой улице, то поражалась каждый день разительным контрастом — рыцарских лат и гипсов на лестнице на фоне золотых фигурных куполов с большими узорными крестами, занимавшими весь вид из больших окон. Так близко стояла маленькая церковка Флора и Лавра. В войну, проехав раз по Сретенке на автобусе, увидала за домами собор XVII века — такой же, как в книжках Грабаря. И увидела всю его вековую красоту. И она может погибнуть от бомбёжек! И надо зарисовать, пока стоит целая». Нарисовать все храмы и монастырские ансамбли Москвы — именно такую цель поставила себе Маврина. И каким-то чудесным образом ей удалось осуществить задуманное.
В военное время человека с блокнотом и карандашом, который внимательно рассматривает и фиксирует что-то на бумаге, могли на полном серьёзе обвинить в шпионаже. Поэтому художница прибегала ко всяким ухищрениям, рисовала в кармане пальто, заходила в подъезды, укрываясь от посторонних глаз, и многое запоминала. Дома писала акварелью с набросков.
В суровые военные годы осознание ценности и уникальности русской культуры как будто обострилось. Результатом этого труда стал альбом, — галерея ушедших в прошлое уголков Москвы: переулки, храмы, колокольни, башни и монастырские стены. Что-то безвозвратно кануло в Лету, что-то уцелело, оттого и радостно сегодня узнавать выжившие церкви на рисунках Мавриной. «Я так натренировала свою память, что она запоминала даже все затейливые узоры Василия Блаженного. Его пестрота, с детства ещё поразившая воображение по Грабарю, стала потом камертоном к русским сказкам».
В 1943 году в дневнике Татьяна Алексеевна записала: «Придумала цель — рисовать церкви. Влюбилась в них как в человека». Вот так в изображении русских храмов Маврина и обрела свою заветную тему.
Лето Маврина с супругом, художником Николаем Кузьминым, проводили в Подмосковье: Абрамцево, Хотьково, Сергиев Посад (тогда Загорск). Здесь и открылись кладовые памяти, что хранили очарование нижегородскими пейзажами, и полюбила она изображать «жизнь саму по себе, как она течёт и утечёт бесследно, если её не зарисовать».
Так появился альбом «Загорск» — акварельные и темперные работы, сплошь все посвящённые маленькому провинциальному городку с его неспешным укладом, уютом старых деревянных домиков, собаками, лошадьми, кошками и козами на улицах, где над городом, на холме, возвышается Лавра, блистая золотыми крестами на разноцветных куполах. Сергиев Посад стал после Москвы первым провинциальным городом, в который Маврина влюбилась и который рисовала на протяжении многих лет. Вот Лавра в снегу, в зимний солнечный день; северное октябрьское хмурое утро с золотыми главками лаврских соборов на горизонте; горожане, спешащие спрятаться от надвигающейся грозы.
Маврина уловила это очарование русской провинции в неразделимости ансамбля, в необходимости симбиоза древности и современности, в неразрывной связи времён. Художница не мыслит Посада без вековых наслоений, без старых деревьев, деревянных мезонинов, ядовитого цвета ларьков и палисадников с золотыми шарами и флоксами. Именно в этом и заключается гармония. Отшлифованные, отреставрированные, изолированные от жизни и превращённые в музейные экспонаты, храмы теряют своё первоначальное очарование. «Неужели подлинные XVII, XVIII века хуже заново аккуратно сделанного XVI века?», — в недоумении записывает художница в дневнике. Только наделённый острым чувством красоты человек может уловить эти тонкие взаимосвязи в естественных законах развития городского пейзажа. Спустя десятилетия посмотришь на эти рисунки и найдёшь в них не только множество документальных фактов, но и повод для философских размышлений.
Со временем география путешествий художницы значительно расширилась: Переславль-Залесский, Ростов, Углич, Городец, Кострома, Суздаль, Новгород, Владимир, Вологда, Ферапонтово, Великий Устюг и Архангельск — и это далеко не всё. Серии рисунков, своеобразных путевых заметок, посвящённых этим городам, стали признанием в любви «уходящей натуре». Изобразительный фольклор, пристально изученный Мавриной в провинциальных музеях, — росписи на прялках, изразцах и керамических игрушках, — стал для художницы новым импульсом. «В музее новые прялки, пламенеющие архангельские и разнообразные калининские, от чистых досок до густо расписанных розанами с белой оживкою. Богородские гусары и дамы в небольшом количестве из музея игрушки. Наконец-то я их вижу не спеша в витрине. Вот какие должные быть герои сказок...»
Народные фантастические персонажи, птицы сирины, чудные звери и диковинные растения органично вписались в сказочный мавринский мир. «Задумала я делать сказки, пленившись загорскими розовыми башнями, мысленно рисуя на обломанных тогда шпилях вместо флюгеров — пушкинского „золотого петушка“». Наглядевшись на старину и изучив народное искусство, Маврина принялась за иллюстрирование сказок Пушкина: «Сказка о мёртвой царевне», «Руслан и Людмила», «Сказка о рыбаке и рыбке» — и многих других. Именно в этом жанре официальная советская критика оценила исключительность Татьяны Мавриной. Многих государственных наград была удостоена Татьяна Алексеевна за свои работы над детскими книгами, но особенно ценная — золотая медаль Ганса Христиана Андерсена: за международный вклад в дело иллюстрирования детских книг. Надо сказать, что Маврина — единственная русская художница в большом списке обладателей этой престижной награды, сравнимой с Нобелевской премией. Позже форзацы книг с её иллюстрациями неизменно были украшены золотой медалью с профилем датского сказочника.
А в 80-е годы появилась серия книг с рассказами Юрия Коваля и рисунками Мавриной: «Стеклянный пруд», «Журавли» и другие. Это было невероятно удачное и плодотворное творческое содружество. Иллюстрации Мавриной дополнили и раскрыли камерное очарование рассказов писателя, слово и изображение в этих книгах взаимодействуют, оттеняют и дополняют друг друга.
Ещё один творческий роман прошёл через всю жизнь художницы. Маврина вспоминала, что строчки Ахматовой «...и помнит Рогачёвское шоссе разбойный посвист молодого Блока» заставили её отправиться на поиски блоковских мест и зафиксировать всё увиденное. «Лес, коричнево-фиолетовые голубые лужи, цветущие ивы, красно-жёлтые в серой воде. Серо-зелёные дали, берёзовая роща на горе и ручей бутылочно-зелёный в леопардовых берегах». Поэзия Блока всю жизнь вдохновляла Маврину на изображение музыки, разлитой в природе.
Из дневниковых записей Татьяны Алексеевны: «Вот интересные слова Ренуара, у которого была воля, не руководимая доводами разума: „Я не знаю, хорошо или плохо то, что я делаю, но мною была достигнута ступень, когда на это было совершенно наплевать“. Умер он вечером, а утром ещё писал анемоны. Вот это, по-моему, и значит жить в искусстве». Могла ли предположить Маврина, что её судьба будет сходна с судьбой почитаемого ею Ренуара.
Татьяна Алексеевна прожила долгую жизнь и до своей кончины в 1996 году не прекращала работать. Она писала теперь натюрморты и виды из окна, и этого материала ей было вполне достаточно, чтобы всё так же с улыбкой воспевать радость бытия. Маврина считала, что «живопись берёт из видимого мира потоки цветовых мазков, выдавленные из тюбиков краски, сведённые во что-то совсем другое, чем фотография. Даже в самой скромной живописной картине — всё патетичнее». Кроме своей живописи и иллюстраций к детским книгам, она оставила в наследство большую коллекцию русских икон, которые собирала всю жизнь. Именно в древнерусской живописи она нашла тот колорит, особую тишину и стремление к неземной одухотворённости, которая присуща её камерному искусству.
В свои семьдесят пять лет в дневнике художница записала фрагменты из сочинений Петрарки, которые пришлись ей по душе: «Я знал, что каждый день дорог, но не знал, что ему нет цены». Похоже, что Маврина как раз из той породы художников, что подсознательно утверждают бесценность каждого мгновенья, иначе она бы не сказала: «В этом и состоит наше искусство — остановить мгновенье».
Татьяна Маврина родилась в 1900 году в Нижнем Новгороде. Старинный купеческий город с его древним кремлём, златоглавыми храмами и всей пестротой народной толпы оставил в памяти художницы неизгладимый след. Маврина всю жизнь возвращалась к сюжетам, увиденным ещё в детстве. Домашний театр стал поводом для рисования. Под выразительное чтение пушкинских сказок на «сцене» возникали картинки, изображающие персонажей, картинок было много. Ещё одним источником увлечения живописью стали знаменитые журналы «Мир искусства» и «Аполлон», где можно было видеть работы лучших художников дягилевского круга. Картины Бенуа, Бакста, Рериха впервые были увидены именно там.
После революции Маврина приезжает в Москву и поступает во ВХУТЕМАС — Высшие художественно-технические мастерские. Сама Татьяна Алексеевна так вспоминает о том времени: «Первые годы во ВХУТЕМАСе ещё не очень пленяли. Но вскоре всё сменилось безоглядным увлечением живописью... Несмотря на долгие годы учения — мы все самоучки. Учились главным образом в двух галереях французских художников — Щукинской и Морозовской».
На последних курсах Маврина попала в мастерскую Роберта Фалька — художника-авангардиста, который оказал несомненное влияние на формирование её вкуса. Маврина больше всего ценила в живописи цвет, но лёгкость во владении цветовыми решениями пришла не сразу. Позже она писала о работе живописца: «У художника должно быть чувство плотника, строящего дом двумя руками и топором без гвоздей. Песенная постройка, когда одна часть держит другую. В картине каждый цвет другой подпирает, на другом держится». Несомненно, мавринский стиль берёт начало от картин Матисса, Ренуара и Ван Гога. Не подражая никому (за исключением работ, которые так и назывались — «В подражание Ренуару», например), она научилась у них главному — свободе выражения собственных мыслей в цвете.
