Родители крестили меня в глубоком детстве по совету некой бабки, «чтоб не болел». Христианского воспитания в семье не было, родители просто пытались вырастить меня хорошим человеком и, надо признать, сами являли собой достойный пример. Но мне нужна был идея, жить без идеи было невозможно. К окончанию школы я был законченным циником: каждый сам за себя, человек человеку волк и т.п. Примитивная, но все же идеология. Странно, что я мог при подобных убеждениях спокойно принимать любовь родителей как должное…
В университете под влиянием старших друзей некоторое время считал своей идеологией анархизм. Идея бредовая — я чувствовал это с самого начала. Догрызенный до половины программно-анархический бред Штирнера стал лучшим этому доказательством. Долго задерживаться на этом было нельзя. Тут подоспел Олдос Хаксли с заманчивым предложением приоткрыть «двери восприятия» с помощью психотропных средств. Жизнь к этому времени представлялась тусклой, исполненной страдания и случайностей. Не покидало ощущение, что мне нужно нечто большее, чем могут дать все богатства мира.
Но решение по Хаксли меня не удовлетворило. Там, за «дверью», оказался ненастоящий, пластмассовый мир. Знакомство с ним только увеличило и без того гнетущую тоску. Весь мир был злой ошибкой, где по какой-то жестокой прихоти жил я-ошибка, со мною случались дурацкие события-ошибки, что никак не могли удовлетворить нечто глубоко во мне. Не оставалось уже никакой идеологии, на которую можно было бы опереться. Самым правильным решением казалось прекратить все, уйти из жизни.
Именно эта мысль вдруг внесла некий покой: раз уж я могу в любой момент уйти, то интересно еще немного посмотреть на жизнь как бы со стороны, с порога: может, кто-нибудь что-нибудь интересное о ней придумал. Поскольку из начавшегося курса философии я вынес, что многие философы ломали голову над подобными вопросами, я бросился читать разных философов: Ницше и Кант, Сартр и Шопенгауэр и т.д. После знакомства с десятком разных философов глубоко в их мысль я не вник, но понял — ни у одного философа нет того, что может опровергнуть мое ощущение жуткой ошибочности, бессмысленности всего.
Последний гвоздь в гроб философии для меня вбили философские новеллы Борхеса. С одной стороны, они очень отвечали моему восприятию мира. Чего стоит только его бесконечная вселенная-библиотека с бесконечным числом книг, буквы в которых сочетаются случайным образом. Живущие в этой вселенной читатели догадываются, что среди бесконечного числа книг со случайным сочетанием букв все равно должны быть очень глубокие, осмысленные книги. Они безуспешно ищут их и находят иногда по одному-два слова на целую книгу. Особая удача — предложение, пусть даже бессмысленное… С другой стороны — эти чудовищные интеллектуальные головоломки Борхеса, постоянные вложенные бесконечности и циклы, невозможность ни доказать, ни опровергнуть что-нибудь разрушали для меня возможность что-либо определенно знать вообще.
Вот тут, когда смотреть на жизнь с порога стало неинтересно, произошла «случайная» встреча: люди, не имеющие никаких розовых очков насчет страданий в мире, читавшие много таких книг, которые и я читал. При всем этом, они были способны жертвовать собой для других, у них было нечто внутри, что позволяло им не унывать, жить для чего-то, стремиться к чему-то. Они были православными христианами, и это «нечто» было верой в Бога. Мне было интересно, что это за вера. Бога, как творца этого бессмысленного мира, я мог представить себе либо как жестокого шутника, либо как эманировавшего откуда-то неудачника. Православные же мне представлялись жалкими, больными людьми. Но только не мои новые знакомые.
Несколько разговоров, пару прочитанных книг — и я уже стою перед мостом от безверия в веру. Теперь я понимаю, что мне было очень легко ступить на него — на берегу безверия было все выжжено, я не оставлял там ничего. Тогда же сделать шаг в неизвестность было для меня большим риском. А на другом берегу был удивительный покой, на другом берегу все приобрело яркий смысл, на другом берегу была Встреча.
