«Человек — это сокращенный конспект вселенной», — любил говорить протоиерей Сергий Булгаков. Я думаю, в нем вполне можно найти несколько заметок о Пасхе. Да, именно несколько и именно заметок среди фолиантов кулинарных рецептов «пасочек», занимающих пространство нашей души. Вот они, драгоценные пасхальные строки на полях моей памяти…
В городе Харькове есть небольшая улица имени Юлиана Чигирина. А на харьковском ж/д вокзале ездит известный «локомотив-убийца». Конечно, возникает вопрос: какова связь? Да и причем тут вообще Пасха с пасочками вместе?
Лет двадцать назад один молодой человек ждал свой поезд на перроне вокзала. На мгновение его взгляд остановился на двух молодых женщинах, стоявших, замерев от страха, на путях, по которым прямо на них надвигался локомотив. Ни минуты не раздумывая, он стремительным движением отбросил женщин. А сам оказался под колесами поезда.
Почему люди так запомнили то, что касалось всего двух женщин? Почему смерть одного только юноши оказалась такой живучей в душах людей? Очевидно, по той же самой причине, по которой смерть Богочеловека стала животворной памятью в сердце каждого человека на земле, ведь она закончилась Воскресением. Такие реалии, как смерть и воскресение, по мнению Григория Паламы, присущи духовной природе человека. И Пасха как переход от одного к другому (от смерти к воскресению) ставит для каждого восклицательный знак рядом со словом «вечность».
Нашу «умницу»-душу тут невозможно обмануть очередным шоу вместо настоящего праздника. Ведь вечность — это не просто природная стихия, а и бесконечная перспектива развития «от силы в силу». И когда нет вечности — нет и перспективы, нет Пасхи и той радости, которой жил преподобный Серафим Саровский: «Радость моя, Христос Воскресе!». В этих словах старая, как мир, трагедия под названием «быть или не быть?» давно уже утратила свой вопросительный знак. Она имеет рациональное решение, трезвый подход в святоотеческой традиции Восточной Церкви. Феофан Затворник, например, говорит, что наша душа, будучи бесконечной и вечной по своей природе, соответственно жаждет и насыщается в бесконечном — в Боге. Однако, отпав от Него, ей ничего не остается, кроме как прилепляться к телу, к конечному. И потому душа теснит своей бесконечностью тело, а тело своей конечностью — душу, как у Пушкина:
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой.
Еще Платон предчувствовал, что душе тесно в темнице тела. И неудивительно, ведь без Воскресения тело — это надгробный знак. Праотцы ждали Пасху, «выхода из ада» (диакон А. Кураев), желали радости, о которой Христос говорил, что ее уже никто не отнимет, включая Будду и «иже с ним», спешащих вам напомнить о том, что все это майя*, иллюзия и детские сказки.
* Майя — понятие из восточной философии, означающее, в частности, иллюзорность всего сущего.
А чего, собственно, ждали? Стоит прислушаться к голосу современника — и тут та же самая жажда, которую цитатами из Библии и философскими сентенциями не утолишь.
Пасха — это своего рода отзыв на призыв Христа: Кто жаждет, иди ко Мне и пей (Ин. 7, 37). Даже сама этимология этого слова (Пасха — древнеевр. переход) предусматривает усилие, движение навстречу спасительной благодати Воскресения. Однако с богословской точки зрения нас интересует другое. Нам важна не просто активность даже в морально-этическом направлении и даже не просто выбор или реализация себя как личности, а будет ли этот «переход» из небытия в бытие со Христом или без Него?
Конечно, Христос сегодня не популярен в свете смиренной радости Пасхи. Он более популярен без Креста, без поста в виде манекена с американской улыбкой в аморальном фильме «Догма». Или, как учил известный льюисовский профессор бесовских наук Баламут своего воспитанника Гнусика: «Научи их верить в историческое христианство, в исторического Христа, Который был просто одним из персонажей истории». Кажется, Гегель, который говорил, что религия — это просто примитивный этап развития сознания, который нужно пережить, был неплохим его учеником. Его буквально дополняет булгаковский Воланд. Нет, он вовсе не говорил, что Христа не было. Он был, но умер.
Тут — тонкая подмена, игра слов, ведь без Воскресения эпоха Христа прошла, как прошли эпохи Македонского или Аристотеля. А Пасха в таком случае становится просто элементом культуры, фольклорным придатком, изысканным ланчем на лоне природы, традиционным времяпроведением у разных народов мира.
Один баптист как-то доказывал мне, что Христос послал апостолов проповедовать Евангелие — то есть именно Библию: не Христа, а книгу про Христа с интригующим моментом Воскресения — всем народам. Оставим позади все аргументы, что Евангелия в виде книги тогда еще не было, да и апостолы вряд ли были профессиональными богословами-библеистами. Они просто рассказывали о том, что они видели своими очами, что слышали, что осязали руки их. Евангелие — это проповедь пасхальной радости Воскресения. И они не просто говорили об этом, а жили этим и умели по-детски серьезно радоваться… Митрополит Антоний (Блум) часто говорил об этом: «Никто не поверит в Бога, пока не увидит на лице благовестника отблеска пасхальной радости, отблеска вечности».
Отсюда, думаю, понятно, что Пасха, как выразился о. Андрей Кураев, — не просто праздник, а смысл христианской жизни. Жизни сквозь смерть: от «задатка» пасхальной радости на Фаворе до ее полноты в Воскресении. Но… по вектору via dolorosa*, где очутился человек с глазу на глаз со смертью.
* Via dolorosa — путь Христа на Голгофу.
Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода, — поучал Христос Своих учеников, намекая им и нам с вами не только на Свою смерть и Воскресение, но и на наше с вами со-Воскресение: деятельную борьбу со смертью, с отбыванием срока своей жизни в процессе активного тления в своих страстях и похотях. Недаром Ф. М. Достоевский взял эти строки эпиграфом к своим «Братьям Карамазовым». Ведь тайну Воскресения, чудо кардинальной перемены человеческой души показал в психологической глубине своих героев писатель. А главное, что каждый переживает его как-то особенно, неповторимо.
Кто-то, как в известном анекдоте про Брежнева, который на приветствие «Христос Воскресе!» ответил, что ему уже доложили. Кто-то, как моя бабушка, за паркой и варкой еле успевала в церковь и просила людей: «Помолитесь за Марфу-грешницу» (хотя звали ее по-другому). А возможно, среди нас есть и такие, кто не по уставу, а как Серафим Саровский будут воспевать Пасху среди лета.
Думаю, после заметок об одной небольшой улице в Харькове и «локомотив смерти» стоит поставить троеточие. Ведь история Воскресения не имеет своего начала в истории вселенной и, наверное, окончания тоже. Она просто имеет свою паузу, щель размером со смерть, в которую сошел Христос и совершил Пасху, «став человеком, чтобы человек стал Богом» (свт. Василий Великий).
