Ночь разворачивала на городом свою сияющую канитель. Сны детей напитывались благоуханиями, обещая полный приключений и свободы день. Танечке не спалось. Вечернее испытание совести безнадёжно увязло в песке рецептов, выкроек, планов на лето, своих и чужих обещаний, стирки, зря сказанных слов. Кружево мыслей, как если бы Веделем сплетённое, опутывало матушку душным коконом. Хотелось стряхнуть это наваждение, смыть его вивальдовским дождем, выйти через колонный зал Бортнянского к Ионафановому колодцу слёз. И после, утолив свои печали, начать новый день благодарной и радостной птичкой.
Именно такой знают её прихожане. Как легко всей душою откликаться на её напевное покаяние, как радостно с нею вместе возносить молитвенную благодарность и прославлять Творца!
От комплиментов матушка отшучивается: «За голос — Богу слава, а язык мой — враг мой».
И впрямь, иногда Танечку упрекали, мол, она — матушка-пила. Никогда не промолчит, всё выпытывает: «Как ваши дела, что-то на службе вас не видела? До церкви когда дойдете, когда к причастию?..»
Городок, где служит Танечкин супруг и где живёт их семья, хоть высотками оброс, а всё же крепко держит марку провинциальности: все жители на виду друг у друга, эхо сплетен, случается, долетает не то что до соседнего прихода — до самой столицы. Изредка в столицу выбирается и Танечка, чтобы привезти свои наблюдения в семью, в приход, в городок, заботясь о заводе добрых обычаев и традиций.
Был год, когда Танечка могла организовать воскресную школу с музыкальными занятиями. И «Го-спо-о-ди по-ми-и-луй», выводимое не вполне уверенными детскими голосами, чувствительно трогало прихожан. Новая беременность вынудила искать других энтузиастов — так за год всё и сошло на нет. И в новых обстоятельствах Танечка не прекращала поддерживать огонек приходской жизни. А поскольку была хорошей хозяйкой, то устраивала: цветник в церковном дворике, ароматные пироги к праздникам, праздничные костюмы для хора, детский уголок подле церковных ступенек... Весь приходской быт наполнен её заботой. На всякую нужду откликалось её доброе сердце. Но было оно более, чем болезнями детей и безденежьем, мучимо вопросом: «Почему же не приходят?».
«Клумба без цветов — бессмысленный огороженный пустырь. Многих не было вчера на службе. Чем живут-дышат? Откуда силы берут?» — думалось Танечке за работами в цветнике. Растрёпанный вихрь мыслей, будто усмирённый садовыми работами, покорно улегся. Вспомнились имена: богатых и бедных, простых и образованных, здоровых и больных — всех нерадивых прихожан. Руки садили цветок за цветком — маленькие кустики рассады — так же размеренно звучали имена в молитве, сплетаясь с тонкими стеблями, нежными листочками, прячась в завязях будущих цветов.
«Дай, Боже, им укорениться...» — со спокойным сердцем матушка встала и отряхнула руки. Летняя ночь принималась за свой новый златошвейный узор.