1.
Харьков — наша неуклюжая Америка. С тех пор, как из степи прогнали татар, в этот Новый Свет отовсюду переселяются активные и трудолюбивые люди. Это очень рабочий город, остающийся таким и в ХХІ веке. Он вряд ли покорит приезжего архитектурными красотами, но несомненно вызовет саркастическое уважение — своей, хоть и расшатанной, но все еще железной мощью коллективизма. Правды не спрячешь: коллективизм ныне больше алкогольный, чем рабочий, но все-таки он есть! На фоне индивидуалистичного Киева, или тем более, Львова, такая харьковская черта весьма заметна.
Город хвалится основанием в казацкие времена, еще и в самый год Переяславской Рады. Однако недавно отмеченный 350-летний юбилей города принадлежит больше «научной мифологии», чем истории. Первое столетие своего существования это было просто большое село, уездный ярмарочный центр, которых так много на соседней Полтавщине. Небольшая крепость, большой монастырь, хорошая духовная школа-коллегиум и …сотни простых сельских мазанок — вот вся «Харькова слобода» до екатерининской эпохи.
Настоящая история большого города началась только в 1765 году с назначением Харькова губернской столицей Слобожанщины. Советники императрицы из всех слобод-местечек (Богодухов, Чугуев, Змиев и др.) безошибочно выбрали Харьков. Их мудрости можно подивиться: ведь это место лежит в тридцати километрах от главной реки региона — Северского Донца. Однако речной путь был предпочтен пути сухопутному: проходящая через Харьков дорога Москва-Крым (древний Муравский шлях), вот что повлияло на выбор сановников. Вслед за губернскими властями здесь быстро начали развиваться признаки городской цивилизации; город уверенно «перетянул» из остальных больших слобод всю торговлю региона — и к началу ХІХ века превратился в настоящую столицу Восточной Украины.
В ту эпоху боязливость и особая верноподданность провинциального чиновничества сделали Харьков еще одной «столицей» — курьезным центром «стандарта и регламента». Гражданское и полицейское начальство здесь было намного строже столичного. А уставы учебных заведений и архитектурные нормы первой половины ХІХ века нигде в империи всерьез не исполнялись, кроме Харькова. Кстати, вот образцы этих «шедевров» николаевской эпохи: «студенты не имеют права носить гражданскую одежду, иметь усы, курить табак, посещать театр, жениться до окончания учебы…»; «фасады строить исключительно по утвержденным образцовым проектам и красить цветами: палевым, желтоватым, сероватым, темно-серым, бледно-розовым и сибирным…». Впрочем, именно образцовый харьковский классицизм воспитал выдающегося художника-академиста Генрика Семирадского.
2.
Харьковская земля — историческое, генетическое порубежье. Испокон веков тут бушевала граница между Великой Степью и оседлыми земледельцами. В ХVІ столетии эта условная межа даже на некоторое время воплощалась в материальную «засечную черту московитов» от крымских татар. С двух сторон от этой местной «китайской стены» с опаской взирали друг на друга русская крепость Белгород и татарско-казацкий форпост Изюм.
Позже Харьков оказался в настоящем приграничье украинской и русской культур. Настоящем, ибо российство было представлено не городским чиновничеством, давно утратившим всякую русскую самобытность — а ярким миром донского казачества, глубинными традициями деревень Курского и Воронежского края. Да и в наше время плодотворный взаимообмен соседних регионов процветает вопреки всем кордонам.
Граница — вот ключ к пониманию Харькова. Вся бесконечная Россия с одной стороны, и вся заманчивая Украина с другой, превращают город в гавань отплытия, взлетную полосу. Харьковское мировоззрение не укоренено в почву, а направлено в надземную бесконечность. Тут есть единственная в своем роде подвесная канатная дорога над ровной местностью, уникальный музей аэрокосмонавтики, Харьковский авиационный университет как ведущий вуз города, бурное развитие авиапромышленности и другие «воздушные» вещи.
Гавань, кроме функции отчаливания, должна исполнять и другую: приплытия, гостеприимного приюта, места успокоения. Свое последнее пристанище странствующий философ Григорий Сковорода нашел в селе под Харьковом. Другой аскет-странник, герой чеховской повести «Перекати-поле» остановился в Святогорском монастыре, что меж харьковским Изюмом и донецким Славянском — а в его рассказах с наибольшей теплотой вспоминаются годы харьковского студенчества. В Харьков приводит судьба, возможно, перед смертью, печально-мудрого академика из чеховской же «Скучной истории».
Посмертное упокоение в харьковском Благовещенском соборе обрели мощи константинопольского «патриарха-путешественника» свт. Афанасия (Петелария). В этом же храме почивает и свт. Мелетий (Леонтович), с благовествованием объехавший всю Восточную Сибирь, Камчатку и Курилы — но незадолго до смерти вернувшийся на родину, чтобы просиять здесь явлениями чудотворными.
Как указано на известнейшем надгробии Харьковщины: «Мир ловил меня, но не поймал».
3.
По духу и самосознанию Харьков — скорее, вторая Одесса, чем второй Киев. Только вместо одесского Белгорода за Днестром тут российский Белгород за границей. А место одесских дорог на лиманы занимает железная дорога на Красный Лиман (узел в Донбассе). Нет кораблей, зато есть «флагманы отечественного машиностроения». Они выстроились цепочкой, один за другим, вдоль Московского проспекта; а линия метро под ними — просто тебе «станции Большого Фонтана».
Заводы-монстры словно выстреливают своими металлическими порождениями на юго-восток, на Чугуев и дальше на Изюм. И вереницы рабочих вызывают в памяти картину великого чугуевца Ильи Репина «Бурлаки на Волге», а также серые тона картин изюмского уроженца Сергея Василькивского. Зато дальше от заводов юмор харьковчан больше соответствует персонажам другого репинского шедевра: «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», что опять же вызывает ассоциации с Одессой.
Во всех остальных городах монументальные советские здания, даже относительно удачные и нетиповые, перестали восприниматься позитивно. Теперь для многих прогулки по городам типа Харькова и Донецка почти лишены эстетической радости. Однако с харьковчанами этого не случилось. Хотя центральные площади города однозначно свидетельствуют, что именно Харьков (не Ленинград, не Киев) был до войны вторым по значению среди советских городов. Но именно те гигантоманские двадцатые-тридцатые годы здесь являются священной эпохой: за ними ностальгируют почти все харьковчане.
Комплекс «первой столицы» УССР продолжает все больше и больше культивироваться. Для Харькова это был блестящий, героический, обнадеживающий период. Наилучшим образом его воплощает серое нагромождение корпусов Госпрома на главной площади. Эта химера, похожая на домостроительный завод с перемычками и металлическими башенками (словно собранная из великанского конструктора хмурым гениальным ребенком), и в постсоветское время считается самым выдающимся сооружением — визитной карточкой Харькова.
