Все мы теоретически знаем, что главное — это борьба со злом в самом себе, но в большинстве из нас, не переставая, даёт о себе знать мечта об идеальном обществе, в котором все будут счастливы, в котором всем будет удобно...

Мечта о всеобщей справедливости родилась в восемнадцатом веке в эпоху Просвещения и породила не одну революцию. Мечта эта безбожна: в основе её материализм Дидро и иже с ним, деизм* Вольтера и идеи Руссо**.

* Деизм — представление о том, что Бог создаёт мир, но не принимает участия в его развитии (Творец, но не Промыслитель).
** Руссо утверждал, что человек по природе добр, а плохим становится в обществе.

Мечта эта не только порождает революции. Жить с ней так же неудобно, как спускаться в метро в кринолине и пудреном парике — одежде того времени, которое её породило. Мечта эта вызывает вечное недовольство и раздражение, поскольку мы почему-то считаем совершенно естественным и непреложным то, что ещё прежде нашего призыва, в предчувствии того, что у нас прохудится труба, к нам впорхнёт прекрасный, как эльф, сантехник из ЖЭКа и всё исправит, что при малейшем нашем недомогании появится врач со стопроцентно исцеляющей таблеткой, социальные службы обо всех позаботятся и не оскорбляющие глаз ближние вовлекут нас в счастливый хоровод всеобщего процветания.

Собственно, нет ничего плохого в том, чтобы желать справедливости и порядка. Плохо только, если мечта об идеально сложенном социальном паззле занимает слишком много места в нашем сердце и отвлекает от главной задачи — борьбы со злом в самом себе, отвлекает от того, что человек стоит перед Богом и волосы на голове все сочтены (Мф. 10, 30).

В качестве одного из возможных лекарств от подобного устроения души хочется предложить читать Диккенса. Чем больше, тем лучше: у этого лекарства нет побочных эффектов.

Мне уже доводилось писать на страницах «Отрока» о сходстве Диккенса и Достоевского в том, как они верят в человека, в его свободу и ответственность, как не принимают они обречённой зависимости от обстоятельств и пресловутого оправдания «среда заела».

А сейчас хочется поговорить о другом их отрадном совпадении. Разумихин Достоевского говорит: «Ведь это разрешение крови по совести, это... это, по-моему, страшнее, чем официальое разрешение кровь проливать, законное...» Иными словами, Разумихин утверждает, что главное — не общественное устройство, не законы, не мораль, сведённая к некоему общественному договору, а подлинная к Богу восходящая нравственность, совесть человека, его ответственность, его милосердие. Именно это — основополагающая сила жизни, именно это созидает или разрушает судьбы. Для воскрешения души Раскольникова решающим оказалось не наличие каторги, а жизненная позиция Сонечки, Разумихина, Порфирия Петровича.

А что было бы с Оливером Твистом Диккенса, если бы не попались на его жизненном пути мистер Браунлоу, миссис Мейли и Роз? Даже без едва мелькнувших в повествовании сострадательной пожилой женщины и сторожа, накормившего его хлебом и сыром, он попросту погиб бы по пути в Лондон, и его история закончилась бы, так и не начавшись.

Что случилось бы с Николасом Никльби без братьев Чирибл, которые взяли его на работу и облекли доверием вопреки козням его дяди? Пропал бы, как пропал бы и Дэвид Копперфилд без бабушки, и малютка Эмли и миссис Гаммидж без мистера Пегготи, как пропал бы Пип без Джо, как погиб бы Дик Свивеллер без самоотверженной помощи едва знакомой ему маленькой служанки, которую он прозвал маркизой. Список благодетелей у Диккенса, людей благородных, бесконечен, и именно они, повторюсь, являются вершителями судеб в его романах.

Некоторые считают Диккенса детским писателем, в лучшем случае далёким от жизни романтиком в силу идеальности и прекраснодушия его благородных героев. В связи с этим мне хочется вспомнить курьёзную историю из моей давней учительской практики. Будучи молодой учительницей, я посвящала детей во всякие литературоведческие тонкости и однажды включила в контрольную задание: «Докажите, что поэма „Алеко“ — веха на пути Пушкина от романтизма к реализму». Получила же в одной из работ такой ответ: «Сначала Алеко любил Земфиру, и это романтизм, а потом он её убил — и это уже реализм». Те, кто считает правдой жизни только то, что достаточно печально и уныло, могут узнать себя в этом восьмикласснике. Это просто клевета на жизнь, клевета, поддерживаемая СМИ, которые ищут фактов пострашнее, клевета опасная, ибо как раз гасит готовность бороться со злом в себе: зачем, если на этом чёрном-пречёрном фоне я и так, кажется, светлое пятно?

Злодеи, наверняка, есть, но есть и огромное количество людей, для которых ответственность, сострадание и отзывчивость естественны. И очень даже душеспасительно помнить, что пример для тебя не только святой, которых мало, но и отрадное множество хороших людей, которые существуют в жизни, а не только в литературе или советском кино. Словом, стоит вернуться к совершенно справедливой и единственно верной мысли, что добро — это норма. А чтобы удовлетворить скептиков, можно воспользоваться формулировкой К. С. Льюиса: «Добро — это добро, даже если ему никто не служит».

И тогда мы перестанем смущаться идеальностью хороших героев Диккенса. Иногда они произносят слишком пафосные монологи. Иногда, особенно в финалах, Диккенс затягивает череду счастливых сюрпризов и неожиданностей, чтобы вознаградить всех, кто достоин награды. Но, может быть, это не литературный недостаток, а естественная потребность человека налюбоваться тем, что прекрасно, как, к примеру, любуемся мы морем, которое было целью нашего путешествия, или завораживающим пейзажем, ради которого остановили машину? Они ещё, слава Богу, есть: и моря, и луга, и рощи, и добрые сердца, и Диккенс.

Диккенс не был равнодушен к устройству общества, более того, став чрезвычайно популярным и влиятельным, он многое сумел изменить. Как пишет Честертон, «Диккенс действительно помог снести с лица земли долговую тюрьму, Диккенс повлиял и на местный приход, и на нравы сиделок, и на похоронный ритуал, и на работный дом, и на Канцлерский суд». Но в его романах всё устраивается к лучшему не благодаря, а вопреки социальной системе.

Когда американцы читали его критические выпады против бесчеловечных установлений в Англии, они надеялись, что Диккенс снимет шляпу перед их демократией, а Диккенс приехал, посмотрел и обидел их убийственными американскими главами романа «Приключения Мартина Чезлвита».

Можно писать об ужасах судопроизводства и абсурдности политических игрищ в «Холодном доме» у Диккенса, о чудовищности работных домов и участи бедняков в «Оливере Твисте», но вернёмся в очередной раз к тому, как много зависит от щедрости, доверия, сострадания, любви отдельного человека. Диккенс — представитель христианской культуры. Жизнь и судьба его персонажей зависят от милосердия так же, как жизнь человека, пострадавшего от разбойников, зависела от доброты евангельского самарянина.

То, что Диккенс проповедует, насколько это возможно в литературе, именно евангельскую глубину любви к человеку, может быть, легче всего увидеть в том, как любят в его романах тех, кто наиболее беззащитен.

Есть в романе «Приключения Николаса Никльби» юноша Смайк, которого главный герой взял с собой, покинув ужасное место, куда он попал в качестве помощника учителя. Место это — школа в Йоркшире, которая представляет собой не школу, а концлагерь для мальчиков, живущих в грязи, голоде и побоях. Самым же беспощадным образом злодей-хозяин мистер Сквирс относится к Смайку — мальчику, за которого перестали платить, после чего он окончательно стал слугой и рабом. То ли от вечных побоев, то ли от беспросветной тоски, то ли от рождения он совершенно неспособен к учению, у него несколько затруднена речь, а в экранизациях его делают прихрамывающим, чтобы подчеркнуть его болезненные особенности.

Что замечательно у Диккенса? Нет, не то, что Смайка любят и Николас, и его сестра Кэт, и их друзья. Замечательно то, что его любят безо всякого снисхождения.

В период отчаянной бедности, оказавшись без крова и заработка, Николас со Смайком вступают в труппу провинциального театра. Смайка берут на роль аптекаря в «Ромео и Джульетте». Смайк не может запомнить буквально трёх слов своей роли. И можно подивиться самоотверженному старанию Николаса победить его недуг и помочь выучить роль. Николас тратит каторжные усилия с полной отдачей. Во время спектакля вся труппа замирает во время затянувшейся паузы. Но Смайк всё-таки вспомнил. И это всеобщий триумф и радость. Вспомнил! Получилось!

Так же без тени снисходительности со всею полнотою сердечности относится бабушка Дэвида Копперфилда к мистеру Дику, которого она приютила, спасая от его родственников, к этому безобидному и милому пожилому джентльмену, который любит запускать бумажных змеев и которому порой кажется, что в его голову переложили заботы из отрубленной головы Карла Первого.

Диккенс со всей силой убеждения утверждает, что нет увечий и неполноценности, есть только увечная неспособность жалеть и любить всем сердцем.

А что если болеет не трогательный добряк, а невыносимый мучитель? Такие ситуации тоже есть у Диккенса. Трём из его многочисленных ангелоподобных героинь выпадает этот тяжелейший крест: Нелл в «Лавке древностей» опекает своего деда, сражённого страстью к игре. Пламенно любя внучку, он всё же решается воровать у неё во время их скитаний, последовавших за разорением. Велико горе Нелл, но не иссякает её любовь, терпение и надежда.

Очаровательная юная Маделайн Брей живёт со своим отцом в долговой тюрьме. Её отец растратил и собственное состояние, и приданое её сошедшей в могилу матери. Он, будучи страшным эгоистом, даже готов выдать Маделайн замуж за старика ради денег. Что же утешительно в этом ужасе? То, что Маделайн отвечает ему любовью и преданностью, её самоотверженность, то, что она напрочь лишена надрывной жалости к себе и не носится с собой как со страдалицей. И, конечно же, Диккенс вознаградил её в конце концов счастливым браком с Николасом Никльби.

Ещё один, на сей раз парализованный, эгоист-отец достался Кларе, невесте Герберта. Это персонажи романа «Большие надежды». Она самоотверженно ухаживает за скандальным, крикливым, стучащим в пол палкою отцом. Она похожа на Маделайн тем, что мы видим в ней не жертву тяжких обстоятельств, а молодую обаятельную девушку, жизнь которой не сводится к отцовой болезни, хотя она идеальная его сиделка.

Диккенс может писать об ужасных злодеях, он может рисовать картины в духе жуткого готического романа, но он никогда не бывает беспросветным. Честертон верно подметил, что о любых несправедливостях и безобразиях он пишет с негодованием любящего людей оптимиста.

Литература придаёт огромную силу убедительности тому, что мы вроде бы и так знаем. Кто, к примеру, не знает, что грех не только обижать, но и обижаться? Но одно дело знать, а другое дело — прочитать в романе «Большие надежды» главы, посвящённые мисс Хэвишем. Семь лет назад она, надев подвенечное платье и одну туфлю, получила письмо от жениха, из которого поняла, что он, обобрав её, сбежал, и свадьбы не будет. Она остановила в доме все часы, затворила ставни и живёт при свете свечей в истлевшем подвенечном уборе, в одной туфле, которую она успела надеть до получения письма. А в соседней комнате истлел и затянулся паутиной стол, приготовленный для свадебного пира. Мисс Хэвишем не захотела ни простить, ни забыть, ни признать, что её свадьба не состоялась, и жить дальше.

Чем дольше человек не может простить и забыть, тем больше его душа похожа на комнаты мисс Хэвишем. Бог и Божий мир рядом, надо только не упрямиться и открыть окна, и выбросить гниль, и выйти из своего горя, из собственных воспоминаний, из сосредоточенности на себе. Маделайн и Клара живут с открытыми окнами.

«Она затворила своё сердце для тысячи целительных естественных влияний; — пишет о мисс Хэвишем Диккенс, — целиком уйдя в свои одинокие думы, она повредилась в уме, как то всегда бывало и будет, и не может не быть со всяким, кто дерзнёт пойти против начертаний Творца. Её тщеславие, рождённое скорбью и владевшее несчастной женщиной безраздельно, как проклятие, тяготело над нею». Добавим, что не только над нею. Мисс Хэвишем сыграла совершенно сокрушительную роль в жизни тех, кто оказался с нею рядом.

Но даже самая правильная жизнь мучительна для окружающих, если человек ею тщеславится, видит себя подвижником и жертвой. Похоже, что сердечное тепло нужно не меньше, если не больше еды, чистоты и выстиранной одежды. Старшая сестра Пипа, главного героя романа «Большие надежды», вышла замуж за кузнеца Джо и взяла к себе маленького брата после смерти родителей. Эта миссис Джо добросовестно чистит, моет, толчётся на кухне, но всё время говорит о своей жизни как о каторге, и так держится с мужем и младшим братом, будто они глубоко перед ней виноваты. «Она сунула нам по ломтю хлеба так, словно мы были полк солдат на походе, а не мужчина и ребёнок у себя дома, и мы стыдливо запили его молоком, разбавленным водой. А миссис Джо тем временем повесила на окна чистые белые занавески. Миссис Джо была очень чистоплотной хозяйкой, но обладала редкостным умением обращать чистоту в нечто более неуютное и неприятное, чем любая грязь. Чистоплотность, говорят, сродни благочестию, и есть люди, достигающие того же своей набожностью».

Диккенс неисчерпаем, и придётся просто оборвать разговор о нём, ведь до конца далеко. Хочется только написать ещё несколько слов об экранизациях Диккенса, которые, возможно, пригодятся тем, кто не найдёт времени углубиться в чтение. Правда, если только смотреть, не придёт радость, с которой встречаешь каждого удавшегося кинематографистам персонажа. Именно так происходит, когда смотришь замечательную английскую экранизацию «Жизни и приключений Николаса Никльби», осуществлённую в 2001 году. Режиссёр Стивен Уиттекер. Этот роман относится к раннему периоду творчества Диккенса, и кажется, что гротескность персонажей невозможно воплотить на экране, а вот, оказывается, это сделано, и сделано блистательно.

Есть ещё очень плохая американская экранизация этого романа 2002 года*. И сюжет изменён, и реплики есть совершенно не возможные для этого писателя. Вспоминается, что Диккенс иногда даже ложился на пол в театре, протестуя против изувечивающих его романы театральных постановок. Так же мало имеет отношения к Диккенсу американо-английский «Оливер Твист», в отличие от филигранного «Оливера» Романа Полански.

* Все экранизации есть в интернете, и, чтобы легко было разобраться с первой секунды, замечу: в хорошем фильме Николас — брюнет, а в плохом — блондин.

Очень хороши «Большие надежды» в английской экранизации 1999 года. Режиссёр Джулиан Джарролд.

Замечательна экранизация (игровой, а не анимационный фильм) «Рождественской песни в прозе». Фильм называется «Три Рождественских призрака» или «Духи Рождества». Это американская экранизация, сделанная в 1999 году Дэвидом Хью Джонсом.

Очень хорош «Дэвид Копперфилд» — американо-ирландский фильм 2000 года режиссёра Питера Мэддока.

Французы при участии нашего Адабашьяна в качестве одного из сценаристов создали очень красивый фильм «Домби и сын». Фильм 2007 года, режиссёр Лоран Жуи. Живописность каждого кадра так изысканна и совершенна, что, пожалуй, отчасти теряются характеры. Колоритные дядюшки Уолтера вписываются в интерьер как таинственный и прекрасный сон, и только, но смотреть этот фильм всё же несомненное большое удовольствие.