Земля круглая, а потому все дороги кольцевые, они замкнуты на свое начало. Мы начинаем наш путь за горизонт в предвкушении нового, а находим лишь привычное, но обновленное и усиленное разлукой ощущение — ощущение Родины и дома. И пока наш путь туда, за горизонт, не привел нас домой, он не завершен, и не будет покоя идущему, пока не раскинется над ним шатер родного неба. Не дома мы всегда в пути, мы все время пассажиры нашей беспокойной любознательности и неизбывной ностальгии... На этот раз мой путь домой пролег через северные широты — через далекую Норвегию.
На север
В Норвегию я ехал подготовленным, правда, несколько неожиданным образом. В марте в Киеве состоялся концерт Яна Гуннара Хоффа, норвежского джазиста, объединившего свои творческие усилия с американским гитаристом Майком Стерном. Ничего не могу сказать о музыке Хоффа или импровизаторском таланте Стерна — только о своих ощущениях. Уже некоторое время я замечал, что каждый день начинается и проходит одинаково: мысли бегут по одному и тому же привычному кругу, состоящему из утомительно-знакомых проблем и забот. Словно тяжёлые вагонетки, бегут они по этому кругу, стучат и грохочут, этот стук стал привычен, но остался заметен. Стук-тук, стук-тук, от одной знакомой проблемы к другой, и всё сначала, и даже во сне я видел эти маленькие железные вагонетки, крашенные охрой, осыпанные угольной пылью... Неброский, неамериканский джаз норвежцев впервые за целый год заглушил стук вагонеток; целый час мне казалось, будто бегу я, почти не касаясь земли, по усыпанной жёлтым песком дорожке среди ярко-зелёной травы с плюшевыми пятнами огромных жёлтых цветов. Хотя видение было каким‑то мультипликационным и нереальным — там совсем не было неба и солнечного света, только зелёная трава и жёлтое — песок, цветы, — в нём не было ничего пугающего. Счастливая тишина царила в моей голове...
С этим ощущением тишины, зелёной травы и жёлтых цветов месяц спустя я отправился в Норвегию. В переводе с древнескандинавского название страны означает «путь на север». И точно — из уже томящегося предчувствием летней жары Киева я попал на север, но север уютный и гостеприимный — на ярко-зелёных, точно из моего джазового видения, газонах под лучами жёлтого солнца плавился полупрозрачный полуснег-полулёд. Наверное, апрель в Норвегии бывает и суровым — только иностранцы наивно разгуливают в плащах и пиджаках, а местные жители, потомки устрашавших Старый и Новый Свет викингов, все как один — в вязаных шапках с ушами до пояса и варежках.
Свои люди
Первое заметное отличие большинства северных стран от южных соседей — в том, что там очень чисто. Там такая всеобъемлющая чистота, доходящая до стерильности, — прозрачный, «как бы хрустальный» воздух, скромная, но яркая и словно умытая зелень, прозрачные ручейки, реки и моря — всё это создаёт физическое ощущение чистоты, которое обёртка на тротуаре не испортит. Норвегия в этом смысле не исключение — стоя на древней набережной Бергена, которая целиком — с домиками, деревянным тротуаром и 10‑метровым культурным слоем — находится под охраной ЮНЕСКО, я видел дно бухты до мельчайшего камешка. Опустил голову — видишь камни на дне; поднял глаза — и каждая сосенка на крутых склонах, со всех сторон сжимающих бухту, отчётливо, до веточки, видна с набережной.
О том, что в бухте довольно глубоко, говорили размеры военного корабля, который ночью пришвартовался у набережной (а от сосен на склоне горы он казался игрушечным). Под флагом королевского военно-морского флота Норвегии нёс вахту чернокожий матрос. «Афро-норвежец», — политкорректно подумал я. Такая ситуация характерна для Скандинавии в целом: сегодня она буквально колонизирована выходцами из «третьего мира».
Есть в Норвегии и украинская колония. Правда, норвежских украинцев я видел только в Киеве, у посольства. В Норвегии они живут уже по 10-15 лет, фермерствуют, трудятся санитарами, строителями, нефтяниками. Раз в год возвращаются на родину — продлить визу. В Норвегии они всё ещё не свои, а здесь — уже чужие, об украинских делах расспрашивают через «а как у вас», о Норвегии говорят «у нас». «Норвежский» фермер, плотный дядька из‑под Тернополя, а теперь — из‑под Бергена, с неподдельным изумлением рассказывает: «Земля — камень. И дождь всё время. А картошка — во! (Показывает огромные кулаки, сложенные вместе.) Клубника, черешня — во! (Снова кулаки, но по одному.) Но всё несладкое». Наверное, и ему дым отечества всё ещё кажется слаще норвежской клубники, но он уже прочно врос в каменистую почву севера, пустил корни. «Не вернётся», — решил я. «Точно не вернётся», — сказал я себе, когда фермер стал говорить, что состоятельные граждане и чиновники страны фиордов начисто лишены замашек и амбиций, свойственных некоторым нашим землякам, занимающим должности вахтёра и выше и владеющим соткой земли и больше. После выяснилось, что задумчивость и немногословность фермера объяснялись главным образом сильной степенью опьянения. «А может, и вернётся», — подумал я.
Не больше, чем нужно
Это общая черта северных наций — их малочисленность и суровые условия жизни научили ценить человеческое общество и человеческое общение. Помню, шведы поразили меня своей искренней и эмоциональной заинтересованностью в новом человеке. Итальянцы, например, одинаково бурно и искренне радуются всему подряд — ребёнок, цветок, кьянти, светофор, сквозняк, полтретьего... Норвежцы тоже весьма открыты и благожелательны, только чуть сдержаннее шведов. Вообще‑то, норвежцы должны острее переживать встречу с новым человеком; шведов около 9 миллионов, а норвежцев — немногим более 4. Столь скромной численностью населения они во многом обязаны своему историческому прошлому и братским скандинавским народам. Почти 1000 лет норвежцы вели непрерывные междоусобные и захватнические войны; в самые длительные и кровопролитные они втягивались в силу тройственного союза Дания-Швеция-Норвегия, который обязывал страну принимать участие во всех походах её беспокойных партнёров по коалиции. В итоге жизнь становилась всё тяжелее, норвежцы утратили государственность и смогли восстановить её только в 1905 году. Даже свой национальный язык им пришлось воссоздавать заново, так как долгое время официальным и литературным языком считался датский.
Малочисленные норвежцы удивительно работящи. Достаточно было взглянуть на улочки Бергена, которые просто высечены в камне, на дороги и туннели, проложенные сквозь толщу гранита, чтобы понять, что тут пришлось здорово потрудиться (в Норвегии есть даже туннели, прорезанные внутри гор серпантином). Возможно, такая неуступчивая природа научила их с уважением относиться к себе, поэтому города очень гармонично вписываются в ландшафт и не простирают во все стороны щупальца свалок и шлейфы дыма. Человек взял от природы ровно столько пространства, сколько необходимо и достаточно: когда автобус идёт по проложенной сквозь гранит дороге, до серой скалы можно без труда дотянуться рукой, а на поворотах инстинкт самосохранения заставляет отпрянуть от окна.
Визитная карточка
Благодаря тёплому дыханию Гольфстрима природа Норвегии неожиданно богата для страны, треть территории которой находится за Полярным кругом. Типичный для Скандинавии набор — скалы, сосны, ручьи, озёра и море — здесь дополнен цветами и деревьями из более южных широт. Некоторые из них в апреле всё ещё не имели листьев, но многие уже цвели, их тропические лепестки на фоне заснеженных вершин и гигантских сосен выглядели по‑настоящему экзотично... Неожиданно моё созерцательное настроение было нарушено грохотом барабанов — целая группа барабанщиков мастерски, виртуозно исполняла сложную мелодию. Нарушителями тишины оказались мальчишки лет 7-8, в одинаковых красных куртках, которые прямо на улице били в большие белые барабаны, серьёзно глядя друг на друга...
К сожалению, самую знаменитую черту ландшафта страны — фиорды — я видел только на открытках, рекламных проспектах и немного — со склонов горы Floien, самой высокой точки Бергена. Длина береговой линии Норвегии, принятая за прямую линию, составляет всего 2650 км (на 200 км меньше береговой линии Украины), однако с учётом фиордов, заливов и 50 тысяч островов её протяжённость достигает 56 тысяч километров — почти полтора экватора! Говорят, это очень живописные 56 тысяч километров (возможно, достаточно взглянуть на один фиорд, чтобы понять, каковы остальные). А ещё в Норвегии множество водопадов — из‑за гористого рельефа даже ручейки местами превращаются в водопады.
Об архитектуре страны могу судить только по Бергену — первой столице Норвегии. Не стану описывать характерные детали, названий которых я не знаю, отмечу только единство архитектурных ансамблей. Самая древняя часть города, примыкающая к набережной Брюгген, состоит из разного размера, но весьма похожих между собой домиков на каменном фундаменте, обшитых досками внахлёст и крашенных в один цвет (как правило — голубой, белый, охряной), под черепичными крышами. Есть и совсем крохотные избушки в одну комнату, есть и трёхэтажные особняки, но любой может служить иллюстрацией фразы «вот такими домиками застроен Брюгген». Чуть выше в гору — чуть новее застройка, и снова единообразие — не однообразие, а именно единообразие ансамбля. Каждый дом индивидуален, а все вместе они — настоящий Берген. Самым ярким контрастом такой застройке мне кажется наш Днепропетровск, где «сталинки» и «хрущёвки» соседствуют с чем‑то совершенно диккенсовским, из красного закопченного кирпича, а рядом — чуть ли не мазанки в окружении чего‑то многоэтажного и сверкающего из стекла и стали. Глядишь на эту чудовищную эклектику — и сердце сжимается: «Родина!»
В Бергене множество памятников — рыбакам, морякам, учёным, музыкантам, дипломатам, истории Норвегии, правам человека... Памятники обнажили моё невежество: я удивлялся, почему везде статуи, барельефы, профили и бюсты Эйнштейна. Оказалось, что это памятники композитору Эдварду Григу, уроженцу Бергена, создавшему здесь почти все свои произведения и здесь же похороненному. Век живи — век учись. Самый масштабный памятник — древняя часть города, набережная Брюгген, созданная ещё ганзейскими купцами, состоящая из плотной череды деревянных, несколько косо стоящих островерхих домов красного, жёлтого и белого цвета. Этот зубчатый ряд красно-бело-бежевых домов — визитная карточка города. Брюгген много раз горел, последний масштабный пожар случился в 1955 году, так что от построек XIV-XV веков осталось немного (отдельные доски со следами огня и каменные фундаменты). Теперь по стенам и крышам Брюггена вьются трубы системы пожаротушения, словно диковинный плющ, цветущий металлическими розочками распылителей.
После банкета
Официально Норвегия — страна лютеран. Короли «вдалбливали» христианство в упрямых и буйных поклонников Одина целое столетие. Только утратив веру в неотвратимую судьбу, норвежцы прекратили наводящие ужас набеги на ближних и дальних соседей и занялись более мирными делами. Древние храмы Бергена — из серого камня, скромной, даже суровой архитектуры, что называется, без излишеств. Их немая лаконичность как‑то неприятно довлеет, даже затиснутая в средневековые улочки. Возле храмов — могильные плиты с полустёртыми надписями, крокусы и тюльпаны... На холме над городом возвышается более современный кирпично-красный собор Святого Иоанна (Johannes-Kirken), окружённый парком, переходящим в Ботанический сад. К собору ведёт крутая многоступенчатая лестница; благодаря обилию свободного пространства вокруг — сверху, снизу, справа и слева — издали кажется, будто храм висит в воздухе... А в магазинах Бергена, глянув на цены, я понял, что норвежцы — безбожники!
Королевский дворец Хокансхолл не поражает роскошью, хотя воздвигнувший его король Хокан был одним из самых могучих королей средневековой Европы. Дворец состоит из одного огромного зала — для приёма гостей, для церемоний и отправления правосудия. В скромности дворца — дань практичности и дань времени, это не столько дворец, сколько крепость. Наиболее яркая деталь королевского дворца — каменные барельефы в виде человеческих голов, расположенные по периметру. Ни один барельеф не повторяется. Король у норвежцев настоящий, и относятся они к нему с уважением. Для участников конференции, в которой и я принимал участие, по разрешению короля устроили приём во дворце. Нас впустили в зал с накрытыми столами через маленькую боковую дверку, к которой мы довольно долго шли по узкому коридору, опоясывающему дворец; центральный вход в зал с отдельным выходом на небольшую площадь перед дворцом — только для короля, объяснили нам. Простодушных граждан, которые после банкета попытались выйти через королевские двери, ловили за руки и настойчиво повторяли: только для короля.
Но главная прелесть Норвегии ждала впереди — дома. Я словно стряхнул оцепенение со всех своих чувств, и Киев виделся мне таким новым, чистым, радостным... Вот она, ценность путешествий — превращение обыденного в неповторимое! Оказывается, путь за горизонт — это всегда путь домой. Радость в начале пути оттого и случается, что мы наконец‑то уходим от своих обленившихся чувств и идём — домой, к дому, который мы снова увидим и почувствуем всей душой; и радость в начале этого пути не сравнима с полной, глубокой, новой радостью возвращения... Дома! Слава Богу!