— А ты помнишь, — спросила в Раю, где обретаются животные, душа ослика у души вола, — помнишь ту давнюю-давнюю ночь, тогда мы с тобой были в каком-то хлеву, а там, прямо в яслях...
— Дай подумать... Ну да, — подтвердил вол, — в яслях был только что родившийся младенец. Разве я могу забыть? Прекрасный такой младенец.
— С тех пор, если не ошибаюсь, — сказал осёл, — прошло... сколько лет? Помнишь?
— Ну что ты, с моей-то воловьей памятью!
— А знаешь, кем оказался тот ребёнок?
— Откуда мне знать? Люди те были пришлые. Малыш, помнится, родился замечательный. Непонятно, почему он никогда не выходил у меня из головы. Да, а родители у него были совсем простые. Скажи же, кто он?
Ослик что-то прошептал волу на ухо.
— Не может быть! — воскликнул тот потрясённо. — Правда? Ты, верно, шутишь?
— Чистая правда. Клянусь... Между прочим, я сразу же догадался.
— А я, признаться, нет, — сказал вол. — Наверное, ты умнее меня. Мне и в голову такого не могло прийти. Хотя, конечно, сразу было видно, что ребёнок необыкновенный.
— Ну вот, с тех пор люди каждый год устраивают большой праздник, чтобы отметить его день рождения. И нет для них праздника краше. Ты бы только посмотрел! Это праздник покоя, нежности, душевного отдохновения, мира, семейных радостей, любви. Даже разбойники становятся кроткими, как ягнята. Это называется Рождеством. Слушай, друг, у меня есть идея. Раз уж зашла об этом речь, хочешь, я тебе их покажу?
— Кого?
— Людей, празднующих Рождество.
— Где?
— Где-где... На земле.
— Ты уже там бывал?
— Каждый год туда наведываюсь. Мне выдали специальный пропуск. Думаю, и тебе его дадут. В конце концов, хоть и маленькая, а всё же заслуга у нас с тобой есть.
— Ты о том, что мы согревали младенца своим дыханием?
— Давай, если не хочешь упустить самое интересное. Сегодня как раз канун праздника.
— А как же с пропуском?
— Это мы устроим. У меня кузен в паспортном отделе.
Пропуск был получен, и они отправились в путь. Наши лёгкие-лёгкие, бестелесные млекопитающие стали планировать с неба на землю. Увидев светлое пятно, они нацелились на него; пятно превратилось в мириады огоньков — это был огромный город.
И вот ослик и вол, невидимые, побрели по его центральным улицам. Поскольку они были просто призраками, автомобили, автобусы и трамваи проходили сквозь них, не причиняя им никакого вреда, и они, в свою очередь, преспокойно проникали сквозь стены, словно сотканные из воздуха. В общем, они могли видеть всё, что им заблагорассудится.
Зрелище было впечатляющим: тысячи лампочек в витринах, фестоны, гирлянды, ёлки, бесконечные заторы автомобилей, с трудом пытавшихся протиснуться в узкие петляющие улицы, кишмя кишащий люд, который сновал взад-вперёд, туда и сюда, толпился в магазинах; все нагружались пакетами и пакетиками с таким лихорадочным нетерпением, словно их кто-то подгонял.
Ослика эта картина, похоже, забавляла. А вот вол оглядывался по сторонам со страхом.
— Послушай, дружище ослик, ты говорил, что покажешь мне Рождество. Но, по-моему, ты ошибся. Уверяю тебя, здесь идёт какая-то война.
— Но разве ты не видишь, как все довольны?
— Довольны? Мне кажется, они с ума посходили. Погляди только, какие у них безумные лица! Как лихорадочно горят глаза!
— Дорогой мой вол, да ты просто провинциал и никогда из Рая носа не высовывал. Ты не знаешь современных людей, вот и всё. Чтобы развлечься, получить удовольствие, почувствовать себя счастливыми, людям нужно хорошенько попортить себе нервы.
Мимо них проезжали на велосипедах рассыльные с шаткими грудами пакетов, кто-то что-то грузил в фургончики и выгружал из них, под натиском нетерпеливой публики таяли гигантские пирамиды сладостей и груды цветов, везде загорались и гасли лампочки, всюду гремели похожие на ор песни. Вол, воспользовавшись тем, что он призрак, вспорхнул и с любопытством заглянул в одно из окон седьмого этажа. Ослик деликатно последовал его примеру.
Они увидели богато обставленную комнату, а в комнате — сидящую за столом озабоченную синьору. Слева от неё на столе высилась чуть ли не полуметровая кипа разноцветных карточек и открыток. Синьора с явным намерением не терять ни секунды хватала одну из открыток, мгновение смотрела на неё, потом заглядывала в какие-то толстые книги и сразу же писала что-то на чистой стороне, засовывала открытку в конверт, на конверте тоже что-то писала, заклеивала его, затем брала другую цветную открытку и проделывала те же манипуляции. Её руки двигались с такой быстротой, что углядеть за ними было невозможно. Но кипа цветных открыток оставалась всё ещё очень внушительной. Сколько времени понадобится, чтобы разделаться с ней? Было заметно, что несчастная женщина бьётся из последних сил. А ведь она ещё только принялась за дело.
— Наверное, ей хорошо платят, — сказал вол, — за такую-то работу.
— Какой же ты наивный, приятель! Эта женщина очень богата и принадлежит к высшему обществу.
— Так почему же она так надрывается?
— Она не надрывается, просто отвечает на поздравления.
— Поздравления? А зачем они нужны?
— Незачем. Абсолютно незачем. Но у нынешних людей почему-то такая мания.
Они заглянули в другое окно. И здесь тоже люди в каком-то экстазе, с выступившими на лбу бисеринками пота надписывали и надписывали свои бумажки. И всюду, куда бы ни заглядывали наши животные, они видели, как мужчины и женщины готовили пакеты и свёртки, надписывали конверты, подбегали к телефону, опрометью бегали из одной комнаты в другую с бечёвками, лентами, бахромками и бумагой, а в это время к ним заходили молодые, чуть ли не падающие от усталости посыльные и приносили другие свёртки, другие коробки, другие цветы и новые пачки писем, стопки записок и карточек. И всё это, — по крайней мере, если глядеть со стороны, — делалось стремительно, лихорадочно, надсадно, с неимоверным трудом.
Везде была одна и та же картина. Уходы и приходы, покупка и упаковка, отправка и получение, завёртывание и развёртывание, оклики и ответы. И все то и дело смотрели на часы, все бегали, все задыхались, боясь не успеть, а кто-то, хватая ртом воздух, валился с ног под накатывавшей лавиной пакетов, открыток, календарей, подарков, телеграмм, писем, карточек, записок и так далее.
— Ты говорил, — заметил вол, — что это праздник покоя, мира, отдохновения души.
— Да, — ответил ослик, — когда-то так и было. Но что поделаешь! С некоторых пор, как только приближается Рождество, людей словно какой-то тарантул жалит, и они перестают что-либо соображать. Да ты сам послушай...
Удивлённый вол прислушался. На улицах, в магазинах, в учреждениях, на заводах мужчины и женщины быстро-быстро говорили, обменивались, словно автоматы, однообразными фразами: счастливого Рождества, поздравляю, поздравляю, и вас также, поздравляю, поздравляю, с праздником, спасибо, поздравляю, поздравляю, поздравляю... Весь город полнился этим гулом.
— Но сами-то они этому верят? — спросил вол. — И говорят всерьёз? Они действительно так любят ближнего своего?
Ослик промолчал.
— А что, если нам отойти немножко в сторонку? — предложил вол. — У меня голова как пустой котёл. Мне даже начинает не хватать того, что ты называешь настоящей рождественской атмосферой.
— Вообще-то, мне тоже, — сказал ослик.
Они проскользнули сквозь вереницы автомобилей и немного удалились от центра, от огней, от грохота и неистовства толпы.
— Скажи мне, ведь ты всё знаешь, — спросил вол, ещё не совсем пришедший в себя, — ты действительно уверен, что все они не сошли с ума?
— Нет-нет. Просто сейчас Рождество.
— Что-то слишком уж много этого самого Рождества. А помнишь ту ночь в Вифлееме — хлев, пастухов, младенца? Тогда тоже было холодно, и всё-таки там царили покой и умиротворённость. Всё было совсем по-другому!
— Верно. А помнишь долетавшие до нас звуки далёких волынок?
— А над крышей слышалось лёгкое шуршание. Какие-то птицы летали, что ли.
— Птицы? Ну ты и балда! Это ангелы были.
— А те три богатых господина, принёсших дары, ты их помнишь? Такие вежливые, так тихо говорили. Очень достойные люди. Представляешь, что было бы, попади они вдруг в эту круговерть?
— А звезда? Помнишь ту чудесную звезду прямо над хлевом? Как знать, может, она и сейчас там. У звёзд жизнь обычно долгая.
— По-моему, нет, — сказал вол скептически. — Здесь звёзд и в помине нет.
Они подняли морды, чтобы посмотреть на небо, и действительно ничего не увидели. Над городом висела густая сера