У распахнутых дверей гаража на пустых пивных ящиках сидели двое в синих промасленных комбинезонах. Они курили и поглядывали в светло-голубое небо. Весна уже полностью изгнала из города зиму, в трещинах асфальта пробивалась первая травка. Теплый ветерок гулял между гаражами, морщил лужицы, ярко расцвеченные пролитым бензином, раскачивал голые ветви деревьев за забором.
Справа, слева и впереди были видны только гаражи. Двери некоторых из них были приоткрыты. Двое в комбинезонах не видели, что делалось у них за спиной, но видеть им было незачем. Они точно знали, что там тоже гаражи, потом кирпичный забор, тропинка, ведущая к железнодорожному переезду, небольшой пустырь, канава, снова кирпичный забор и гаражи. Вся полоса отчуждения железной дороги, проложенной к нефтеперегонному заводу, была застроена гаражами. На некоторых крышах лежали обглоданные остовы автомобилей — «запаски», как называли их двое в комбинезонах.
Нефтеперегонный завод стоял. К нему давно уже не катились длинные составы черных, маслянисто поблескивающих цистерн, вызывавшие в гаражах небольшие землетрясения. Лишь изредка маленький потрепанный тепловоз тащил от завода вагоны, груженые металлоломом. Это порождало неуверенные слухи о реконструкции и легкую панику среди владельцев гаражей. Рельсы, которые в былые годы сияли начищенным столовым серебром, потускнели, поржавели, стали почти незаметными среди травы, мусора и политого нефтью щебня. Глядя на эти рельсы, владельцы гаражей успокаивались.
Все гаражи были временными, сборно-разборными, так как капитальные конструкции в полосе отчуждения строить было нельзя. Наверное, где-то еще хранились грандиозные планы многократного увеличения перегонной мощности завода и прокладки новых путей, по которым поползут тысячи цистерн. Но теперь, когда и завод, и ведущий к нему единственный путь уже много лет как остановились, полоса отчуждения то ли пропала совсем, то ли поглотила город целиком.
Временные гаражи незаметно превратились в постоянные. Казалось, эти хлипкие конструкции стыдились противоречия между их новым, упрочившимся, устоявшимся положением, и унаследованной от былых времен недолговечностью и неизлечимой сборно-разборностью. А может, и не стыдились вовсе, и не румянец стыда, а ржавчина неумолимо проступала из-под нескольких слоев облупившейся, неразличимого цвета краски, опровергая мнение о целительном воздействии постоянного статуса на старое железо.
Но сегодня солнце так нежно и тепло освещало заброшенные пути и старые гаражи, что они казались ненастоящими. Они выглядели, словно городской пейзаж, написанный с искренней любовью настоящим мастером. Весной случается эта короткая, в несколько дней пора, когда все вокруг дышит обещанием близкого и верного счастья. Это обещание будто бы торжественно дается всем — и людям, и животным, и растениям. Стоит замереть, спокойно подождать немного в тишине и созерцании, и обещание непременно будет исполнено. Такое вот ожидание — и само по себе счастье.
На площадке перед гаражом, возле которого расположились люди в комбинезонах, стайка воробьев шумно решала какой-то воробьиный спор. Из-под мусорного бака, наполненного смятыми жестянками, пластиковыми канистрами и рваными картонными коробками, за воробьями следила кошка. И кошка, и двое в комбинезонах уже ощутили разлитое в воздухе обещание, и на воробьев смотрели с неодобрением.
Время от времени к гаражу подъезжали автомобили. Выходившие из них люди возбужденно жестикулировали, обличительно тыкали пальцами в свои машины, все больше потрепанные «жигули» и «москвичи», хлопали себя по бедрам или удивленно пожимали плечами.
Заметив прибывших, двое в комбинезонах одинаково хмурились. Выслушав жалобы, они медленно вставали со своих ящиков, решительно погружали руки в глубокие карманы и коротко что-то произносили. Вид у них был самый непреклонный. Водители в сердцах хлопали дверцами и уезжали.
Двое снова усаживались на пивные ящики и закуривали. Когда они наклонялись друг к другу, прикуривая, становились видны цифры, выведенные белой краской на их комбинезонах сзади. У того, что сидел справа, была цифра «1», у другого — «4». Эти двое были внешне похожи и к тому же тезки, поэтому в гаражах их за глаза называли «Саша первый» и «Саша четвертый».
Саша 1-ый и Саша 4-ый занимались ремонтом автомобилей. Они брались за любой, самый простой или безнадежный случай; побывавшие в их руках детали и механизмы работали лучше и дольше новых. Трудились они добросовестно, даже самозабвенно, поэтому иногда проводили в гараже и выходные, и праздники.
Но в эту короткую весеннюю пору они совсем не работали. Это не была лень, навеянная первым весенним теплом, или усталость после долгой слякотной зимы. Они знали, что завтра-послезавтра снова возьмутся за работу в своем обычном ритме и режиме, что снова смогут своими руками заработать достаточно, чтобы их большие семьи ни в чем не нуждались. Это было совершенно точно известно им обоим, и говорить тут было не о чем. Спокойная уверенность в своих силах и своем будущем была, пожалуй, основным, преобладающим состоянием духа этих сильных умелых людей. Ни Сашу 1-го, ни Сашу 4-го совершенно не беспокоила перспектива провести всю свою жизнь в этом гараже, среди испорченных кем-то и исправленных ими механизмов. Это будущее их устраивало.
Но каждый год, в эту короткую весеннюю пору, когда все обыденное и привычное вдруг приобретало новый оттенок, — чуть заметный, нежный, будто бы висящий в воздухе едва заметной вибрацией, — ими овладевало смутное беспокойство. Сначала они обменивались вопросительными взглядами, без слов перебирая в памяти дела и обязательства. Однако ничего не было забыто или упущено, они никого не подвели, и их никто не подвел. Это неясное, тягостное, непонятное чувство нельзя было победить, занимаясь привычной работой. И работа прекращалась.
В такие дни они шли в гараж, чтобы только молча сидеть там на пустых ящиках, курить, поглядывать в небо и молчать. В такие дни их наполняло предчувствие, что будущее никак не связано с их работой, трудолюбием, сноровкой или здоровьем. Да и само будущее теперь уже было иным; оно не измерялось днями и годами, не имело места или других привычных свойств, которыми обладают человеческие планы или мечты. Будущее теперь виделось чем-то таким же бесконечным и радостным, как весеннее небо над полосой отчуждения. Небо приобретало особенный цвет, становилось осязаемым; казалось, будто оно лежит прямо на крыше их гаража, и до него можно дотронуться кончиками пальцев вытянутой над головой руки. И это небо, и это будущее были близки и доступны всякому, кто готов был их видеть и чувствовать...
Воробьи вдруг снялись всей стайкой, с упругим шумом исчезли за забором. Кошка проводила их взглядом, исполненным презрения и к пустоте их недавнего спора, и к беспочвенности внезапной тревоги. На площадку перед гаражом въехала «копейка» бежевого цвета. Водитель, углядев нахмуренные брови мастеров, не стал выходить из машины, махнул рукой, развернулся и поехал к выезду. Удаляясь, он крикнул в окно: «После Пасхи заеду!»
