С недавних пор на пологом левом берегу Днепра, в аккурат напротив вековых княжих Выдубичей, на правах окраины стали вползать под киевские небеса современные мегаполисы. Высотки-Близнецы застыли в прозрачной дымке, будто белые аисты слетелись на остров и обосновались здесь навсегда.
Еще полвека назад значительная часть обитателей послевоенного Киева могла лишь мечтать об отдельной квартире. Перерождался город, окраины интенсивно (и «временно») застраивались «хрущевками», сравнительно недорогими, скроенными на скорую руку пятиэтажками с тесными кухнями, совмещенными санузлами и смежными комнатушками. Тысячи семей из полуподвалов и коммуналок переселились в эти тесные, зато изолированные от издержек общежития квартиры. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное: и сегодня многие киевляне без претензий жужжат в своих хрущевских ульях, хотя, конечно, требования среднего столичного жителя весьма повысились. Архитектурная мысль не стоит на месте: киевские окраины, словно белоснежными вставными челюстями сверкают комфортными микрорайонами с развитой инфраструктурой. Учтены все градостроительные достижения: дома строятся по периметру массива, образуя как бы кольцо, некую ограду от внешнего мира для тех, кто находится внутри — в школе, детском саду, местах для отдыха. Ребенок по пути в школу нигде не пересекает проезжую часть, не рискует попасть под колеса автомобиля. Транспортное сообщение решено грамотно, магазины и торговые точки вплотную подступили к нашим подъездам — благо, частные предприниматели сами заинтересованы быть такими заботливыми и предупредительными. Чего, казалось бы, еще желать? Уютная, комфортная матрица.
И все-таки чего-то не хватает! Жесткой индустриальностью веет от сот-ячеек, которыми смотрят на мир сходящие с конвейера типовые «коробки». В каждом большом городе новостройки ничем не отличаются друг от друга. Каждая семья занимает свою вожделенную ячейку со стандартным набором удобств — и есть куда прийти после напряженного рабочего дня, уложить бренное тело на мягкий диван и после сытного ужина забыться в сладкой полудреме под журчание «ящика», чтобы на следующий день повторить все сначала: дом — маршрутка — работа — маршрутка — дом; изо дня в день одно и то же, скучно и однообразно… И хочется — эх! — махнуть рукой на все (да где там рукой, крылом!) — и унестись за горизонт, как гордая белая птица… Да только вот почему-то в процессе ужина решимость наша слабеет — и вот мы снова, словно мокрые курицы, вползаем на свой уютный «насест» и нажимаем на пульте Power.
Жизнь с ее бешеными темпами и потоками информации давит на человека вполне бесчеловечно. Немыслимая реклама навязывает модели поведения, виртуальная реальность вторгается в каждый дом, превращая человека в бесплатное приложение к машине. Мы мечемся в погоне за благами цивилизации, и страшно даже притормозить — кто не успел, тот опоздал. Не каждый выдерживает искушение достатком — и разбогатевший муж бросает свою жену, которая стойко и терпеливо прошла с ним через все бедствия и неурядицы — не поминайте лихом! — и уходит к молодой красотке. Шо? Святость брака… семьи… связь поколений? Это как?.. Стираются грани, обесценивается понятие корней, родительского дома, любви к своей земле, ее людям — кирпичики, из которых наши предки строили фундамент семейного счастья, складывали стены национального менталитета, мы лишь изредка достаем из этих руин в качестве забавных, «морально устаревших» безделушек, эдакого антиквариата. Наша новая генерация в значительной своей части, сосредотачивая все свои интеллектуальные усилия на выборе «Пепси», не шибко интересуется «преданьями старины глубокой», не связывает державное прошлое со скифской и трипольской культурами, а со словами Киевская Русь не ассоциирует ничего, кроме торта в гастрономе.
А ведь помнит эта измученная бульдозерами земля другие времена. Не было ведь здесь раньше никакого мегаполиса. Весной, в разлив полноводного Днепра, огромные территории левого берега подтоплялись водой. После спада воды оставались озерца, болотца, плавни, заливные луга, где гнездилась всякая живность. На более возвышенных местах белели хатки, утопая в зелени садов и могучих Осокоров. Какие здесь были сады! Какие усадьбы! Какие свадьбы гулялись здесь по осени! В каждой хате была жаркая печь с лежанкой, что кормила семью и хранила тепло студеными зимними ночами. Под окнами стояли дубовые столы с лавками, красный угол украшали образа в шитых рушниках. Каждая хозяйка, управившись с делами, садилась за прялку, качала люльку, тихо пела ребенку украинскую песню. Все, что наполняло дом, каждый предмет, каждая вещь — все было не просто так. Органично вплеталась в быт каждая мелочь, и ни один штрих не казался неоправданным. Весь уклад быта был прямым следствием строя простой селянской души, всю жизнь открытой вере и труду, реализации необъяснимой потребности украинца в порядке, гармонии; поразительного свойства подчинять этот порядок — поэзии. Лад, на который был настроен быт, говорил о внутренней чистоте; в нем, как в зеркале, отражалась душа хозяина. Испокон веку было так, и, казалось, будет всегда…
Ан нет. Современному городу понадобились земли под застройку. Пригнали технику — и пошли крушить сады и хатки, засыпать болота и озера с живностью вместе. Насыпали песчаную подушку, подняли берег, чтобы весенние разливы не навредили постройкам. Выстроили бетонные джунгли и переселили в них коренных жителей этих земель. Вымостили улицы асфальтом, кое-где и деревья посадили. Как резонно заметил Борис Гребенщиков, «дереву — ему нужны небо и корни, оно не может жить в пустоте». Только трудно корням пробиваться через песок к воде, и гибнут деревья, не приживаются на просторах прогрессивного мегаполиса.
Человек оказался менее прихотлив. С большим или меньшим энтузиазмом он воспринял дарованную ему бытовую матрицу, и мало у кого из жителей высотных «спальных мешков» возникают возражения против этой унифицированной модели. Урбанизация, господа. Хай-тек. Лайф стайл. А шо делать?.. Только возникает порой ощущение, что не мы выбираем свои жилища, а они нас выбирают. Глухими беззвездными ночами, выдыхая накопленный за день смог, наши бетонные соты держат совет и принимают решения. А мы, следуя их квадратно-метражной логике, вписываем в вечность рукописания наших дел и устремлений под диктовку Удобств, Стандартов и Правил для жителя мегаполиса. Ни душа, ни традиция, ни икона, ни песня не слагают сегодня наш день и нашу ночь. Лишь какое-то абстрактное чудовище по имени «Урбанизация» вправе решать, чем нам дышать и чем наполнять свой дом. Безобидное оно вроде, да многорукое: реклама, массовое производство, экология, потребление, пробки на дорогах… Следование традиции, пожалуй, ограничивается фактом наличия в доме телевизора: так положено. Кстати, еще положено, чтобы «Сони» или «Панасоник». Желательно, серый (не положено, но модно). Все остальное, что в доме появляется, вовсе не обязательно исходит из наших потребностей; чаще это как раз следствие телепросмотров. Мыло — такое-то, супный суррогат — такой-то, стиральная машина — такая-то. Мурзик, лопай «Вискас», или ты самый умный? Наш быт не требует творчества. Ему достаточно набора примитивных инстинктов, умело используемых рекламщиками. Не мы нынче строим свой быт — он строит нас.
На одной из улиц современного массива «Позняки» в стандартной, как две капли воды похожей на другие, «коробке» живет удивительный человек. Возле своего дома на небольшой зеленой лужайке создает он рукотворное чудо — село в миниатюре, этакий музей под открытым небом. Памятник духу, забитому в рамки; крик души; эхо памяти. И белеют тут хатки, и золотятся купола, но в отличие от дома, в котором живет его семья, эти причудливые постройки выглядят куда добротней, видно, душу в свое дело мастер вкладывает всю без остатка. Творит не спеша, с любовью, со знанием дела. Бежит, бывало, озабоченный горожанин, внезапно увидит перед собой эту красоту, остановится на миг, улыбнется: «Не перевелись еще чудаки на свете!». Одним из подобных чудаков был и философ Диоген, некогда ответивший на предложение властелина мира Александра Македонского исполнить любую просьбу мудреца: «Отойди, и не заслоняй мне солнце!»
Я часто прохожу мимо мастера, останавливаюсь неподалеку, наблюдаю, как он творит. Вспоминается: Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло (Мф. 6, 22). Работа спорится, дело движется. Мне хочется подойти к нему поближе, поговорить — о самом главном, о той силе, которая поднимает его с дивана и заставляет трудиться и дарить нам радость, среди серых будней зажигать тихий светильник чистоты, связывать наши расползающиеся корни и так ненавязчиво своим простодушным творческим трудом говорить с нами о Вечном.
