К 150-тилетию со дня рождения Валентина Александровича Серова (1865–1911) Третьяковская галерея открыла грандиозную выставку, где среди известных с детства шедевров представлены и работы мастера ранее не экспонированные, из частных коллекций и запасников. Музеи нашей страны в Киеве, Одессе, Харькове, Сумах тоже хранят драгоценные полотна художника. Пусть этот юбилей станет поводом для того, чтобы вспомнить, насколько ценен вклад Серова в искусство живописи. Сейчас, когда искушённая публика увлекается модной абстрактной нефигуративной живописью, не лишним будет напомнить, как много сделал Валентин Серов, как блистательно прошёл путь от русской академической живописи до авангарда и тем самым определил ход творческой мысли всего века.
Однажды на вопрос знаменитого критика Стасова: «Правда ли, что вы не признаёте картин с содержанием?» — Валентин Серов ответил: «Не признаю. Я признаю картины художественно написанные». Серову было всего двадцать два года, когда он создал свой первый шедевр — «Девочку с персиками». Сам художник потом вспоминал: «Всё, чего я добивался, это свежести, той самой свежести, которую чувствуешь в натуре и не видишь в картинах». Его первым преподавателем в Академии художеств был Илья Репин, но студент курса обучения не окончил, он избрал собственный путь. «Я хочу быть беззаботным. В нынешнем веке пишут всё тяжёлое, ничего отрадного. А я буду писать только отрадное».
И мастер исполнил своё обещание. Картина «Девушка, освещённая солнцем» имела оглушительный успех и была сразу же приобретена Павлом Третьяковым. «Такой радующей и ласкающей глаз живописи до Серова у нас ещё не было», — восхищался искусствовед Игорь Грабарь. Современники в один голос твердили: больше всего она напоминает картины Огюста Ренуара. В это сложно поверить, но полотна Ренуара Серов увидел намного позже, и мастера совершенно не занимал тот факт, что его живопись сравнивают с живописью импрессионистов.
Друг Серова Константин Коровин вспоминал: «Был Валентин Александрович всегда вдумчивый, глубоко серьёзный, страдающий одиночеством. Иногда мы молчали целыми днями, когда работали вместе, но искусство всегда среди всей меланхолии увлекало его». Из письма Серова супруге: «Во мне точно червяк какой-то, а что за червяк, трудно определить, постоянное недовольство собой, что ли, и избавится от него никак, может, и не нужно, и всё же тяжело... Я таким дураком всегда стою в церкви, совестно становится. Не умею молиться, да и невозможно, когда о Боге нет абсолютно никакого представления, стыд и срам. Я так ленив мыслить и в тоже время страшусь думать, что будет за смертью, что эти вопросы так и остаются вопросами — да и у кого они ясны? Что будет, то будет».
В книге воспоминаний Коровин отчасти даёт объяснение этим рефлексиям друга. «Художники — мученики своего дела — никогда не довольны собой. Живописец всегда в себе самом с врагами самого себя. Художник в нём заставляет у себя же вызвать волю к деятельности. Мне нравилось, когда Серов ругал себя „лошадью“ и бил себя по голове, что „не может“ взять цвета. „Ох, я лошадь“, — говорил он. Никогда не сливался он с окружающей жизнью, стоял над ней как-то особняком; всякая её суета была ему нестерпима».
Свои портреты кисти Серова мечтали иметь многие аристократы, артисты, художники, он же соглашался писать, только когда ему нравилась модель. От императорской семьи уже известному портретисту Серову был дан заказ — большой парадный портрет Николая II для подшефного драгунского полка. Пока государь позировал художнику, ему пришла идея заказать малый портрет в подарок любимой супруге. Чтобы это было для императрицы сюрпризом, он решил даже не позировать. Однажды, придя на очередной сеанс, художник застал в комнате парадный мундир и фотографию императора. «Может, вам ещё что-нибудь нужно?» — вежливо осведомился флигель-адъютант. «Да, — ответил Серов, — мне нужен император». «Но вы же понимаете, Его Величество занят...» Тогда художник вежливо отказался работать и сказал, что придёт в следующий раз, когда у императора найдётся время для позирования. Адъютант понял твёрдость решения мастера и незамедлительно отправился за императором. Государь, как был в домашней тужурке, так и сел за стол, чтобы не тратить времени на переодевание. Образ получился, без сомнения, гениальный. По воспоминаниям самого художника, он месяц не мог написать глаза императора и потом так дорожил этим откровением, что не смог принять непонимания. Портрет-сюрприз всем понравился, но когда был заказан следующий, для кабардинского полка, императрица Александра Фёдоровна решила высказать своё мнение о том, как следует писать лицо государя. Она досаждала художнику своими советами до тех пор, пока Серов не протянул ей кисть с предложением закончить портрет самой.
Валентин Серов был одним из лучших портретистов своего времени. Правда, многие великосветские особы опасались ему позировать, ведь художник видел то, что люди пытались скрыть. Работал он всегда тщательно, если другим портретистам хватало десятка сеансов позирования, то Серову требовалось сорок. Княгиня Зинаида Юсупова вспоминала, что ей пришлось позировать восемьдесят раз! «Я худела, полнела, вновь худела, пока исполнялся Серовым мой портрет, а ему всё мало! Всё пишет и пишет...» Константин Коровин как-то высказал другу, что уж больно долго тот возится с портретами и «засушивает» их, дескать, важно мгновение, схватил образ — и достаточно. Никакого диспута не случилось. Серов дал свой ответ иначе: он за пару часов написал потрясающий портрет Коровина, и в манере, свойственной другу-художнику, — крупными мазками, небрежно, используя любимые цвета коровинской палитры.
Иногда Серова упрекали в излишней ироничности, сквозящей в его работах, он оправдывался: «Это сидит в самой модели, я только высмотрел, подметил». От его проницательного взгляда не укрывалась ни одна деталь характера модели. Поиски нового художественного языка Серов не прекращал никогда, он исполнял портреты знаменитых художников, писателей, меценатов искусства и своих друзей в стиле старых европейских мастеров, которые у профессионалов вызывали ассоциации с полотнами Диего Веласкеса и Тициана. В то же время он мог с лёгкостью отказаться от кистей и красок и превратиться в блистательного графика. Диапазон его работ поражает — это и пейзажи, картины на исторические темы, театральные декорации, бытовые зарисовки, портреты и иллюстрации.
В своих поисках Серов всё дальше уходил от реалистического искусства. После путешествия на Крит он увлёкся античной архаикой, но в то же время всё больше тяготел к модернизму. Пожалуй, главной картиной его нового стиля стал портрет Иды Рубинштейн. Актриса, исполнявшая роли Клеопатры и Шахерезады в балетах «Русских сезонов» Дягилева, стала для Серова воплощением «стихийного, подлинного Востока», который он и выразил новыми средствами. Но зрители и критики не оценили живописные эксперименты Серова, требовали удалить эту насмешку над искусством. Кто из них мог знать, что этим путём пойдут Матисс и Модильяни, Пикассо и Шагал...
Незадолго до смерти Валентин Александрович побывал в Третьяковской галерее. Он долго стоял перед своей картиной «Девушка, освещённая солнцем», пристально разглядывал её, словно изучал, потом махнул рукой и произнёс, глядя куда-то в пространство: «Написал вот эту вещь, а потом как ни пыжился всю жизнь, ничего уже не вышло. Тут весь выдохся». Такое определение автора должно подвигнуть зрителя непременно познакомиться вживую с этой картиной, ставшей квинтэссенцией всего его творчества.
Серов был одной из самых ярких индивидуальностей в русской живописи рубежа веков. Несмотря на свою сдержанную манеру общения и несколько замкнутый характер, ему удалось стать любимцем в разных слоях общества, его внимания желали и аристократы, и представители богемы. Его творчество стало путём самосовершенствования и поиска новых форм, осмелимся предположить, что Константин Коровин высказал секрет притягательности и вечной современности полотен Серова, когда написал: «Может быть, в нём жил не столько художник, как ни велик он был, — сколько искатель истины».