Чуть больше месяца он провёл на Западном фронте Первой мировой войны, а затем, раненый в ногу, руку и шею осколками гранаты, полтора года лечился в госпиталях Германии. Как ни странно, именно Западный фронт принесёт ему впоследствии всемирную известность и славу. Но в то время как военные хирурги возвращали к жизни его самого, от рака скончалась его мать Анна-Мария. Потрясённый, он сменил в её честь своё второе имя. И так и вошёл в историю — как Эрих Мария Ремарк.
Говорят, война меняет людей. И да, и нет. Скорее, проявляет. Неприметный очкарик может оказаться тем ещё смельчаком, а красавец-спортсмен — сволочью и трусом. А может и не оказаться. Жизнь на то и жизнь, что складывается она по-разному. Одно можно сказать наверняка: тот, кто строит из себя героя, редко бывает им на деле. Самые активные борцы и самые патриотичные патриоты обычно сидят в тепле, подальше от фронта. Не слезая с дивана, рубят в капусту полчища врагов; в свободное же от трудов время воспевают оды подвигам «наших воинов» — готовыми фразами из пропагандистских материалов.
***
«Голос старика на полтона снижается. Теперь он подёрнут флёром и умащен елеем. В тёмной кучке учителей движение. На лицах — суровая сосредоточенность.
— Особо же почтим память сынов нашего учебного заведения <...> не вернувшихся с поля чести. Двадцати одного юноши нет среди нас, двадцать один боец погиб смертью славных в бою, двадцать один герой покоится во вражеской земле, отдыхая от грохота сражений, и спит непробудным сном под зелёной травой...
Раздается короткий рыкающий смех. <...> Вилли красен, как индюк, — так он рассвирепел.
— Зелёная травка, зелёная травка... — заикается он. — Непробудным сном... Покоятся... В навозных ямах, в воронках лежат они, изрешечённые пулями, искромсанные снарядами, затянутые болотом... Зелёная травка! <...> Геройская смерть! Интересно знать, как вы себе её представляете! Хотите знать, как умирал маленький Хойер? Он целый день висел на колючей проволоке и кричал, и кишки вываливались у него из живота, как макароны. <...> Ночью, когда мы смогли наконец подобраться к нему, он был уже продырявлен, как кухонная тёрка. Расскажите-ка его матери, как он умирал, если у вас хватит мужества!»
Наверное, это самая яркая в творчестве Ремарка сцена, описывающая столкновение двух параллельных реальностей: мира окопов и мира патриотических лозунгов. Ветераны, всего четыре года назад сидевшие за партами, вернулись домой. Они сделали свою работу. Теперь «мир взрослых» — тех, благодаря кому вчерашние старшеклассники стали пушечным мясом — пытается возобновить над ними контроль. «Милым мальчикам» давно уже отвели место в геройском пантеоне, и они должны войти туда в виде пушистых ангелочков — дальше веря в ту идейную кашу, которой их нафаршировали. Уцелевшим предстоит снова принять законы гражданской жизни, терпеливо ответить на все дурацкие вопросы, а затем, когда волна массового патриотизма неминуемо спадёт, безропотно проглотить общеизвестное: «Я тебя туда не посылал».
***
Как известно, в текстах Ремарка много автобиографического. Сцена в школе, скорее всего, тоже списана с натуры. Эриху в самом деле пришлось уйти на фронт Первой Мировой 19-летним, а затем возвращаться к учёбе. После этого — калейдоскоп. Ища себя в мирной жизни, Ремарк меняет профессию за профессией: учитель, церковный органист, каменщик, журналист, автогонщик, могильщик...
Всё меняется после появления в 1929 году его антивоенной книги «На Западном фронте без перемен». Сначала издательства одно за другим отказываются печатать произведение, но после публикации в газете оно расходится тиражом в 1,2 млн. экземпляров только за первый год (тираж газеты, в свою очередь, достигает баснословных цифр).
«На Западном фронте...» — третий роман писателя, однако всю жизнь он упорно называл его первым: стыдился предыдущих неудачных опытов. Современники вспоминали, что Ремарк сжёг все найденные копии одного из своих ранних произведений. (Уже через несколько лет нацисты будут жечь его программный роман на площади перед Рейхстагом.)
По иронии судьбы, «На Западном фронте...» был написан на квартире безработной актрисы Лени Рифеншталь — тогдашней любовницы писателя. Совсем скоро она станет режиссёром гитлеровских пропагандистских фильмов, а Ремарк будет лишён немецкого гражданства...
О своем изгнании Бони (так называли Ремарка знакомые и друзья) узнал в швейцарском санатории, куда время от времени ездил, чтобы поправить расшатанное войной и алкоголем здоровье. На родину решил не возвращаться — там его ожидала только смерть.
Кроме обвинений в пацифизме*, Ремарк заслужил также «обвинение» в еврействе — в то время довольно серьёзное; всё потому, что его фамилия, прочитанная наоборот, звучит как «Крамер». По тем же обвинениям была заключена в тюрьму и казнена сестра писателя; мало того, родным прислали счёт за содержание её в тюрьме и кремацию. Наверное, именно потому Бони очень жёстко реагировал на любые проявления антисемитизма: говорил, что «после Гитлера ни один порядочный человек не имеет больше права быть антисемитом». Эту позицию он пронёс через всю свою жизнь.
* Вспоминается формулировка «буржуазный пацифизм», которую большевистский режим использовал для травли неугодных даже после окончания Второй мировой войны. К примеру — история с украинским композитором Борисом Лятошинским и его Третьей симфонией.
***
После нескольких переездов Ремарк осел в США, где его ждали богатство и слава. Надо сказать, это льстило его самолюбию: аристократические замашки писателя были притчей во языцех. Он скупал дома, картины и предметы старины; ещё проживая в Германии, купил дворянский титул — за 500 рейхсмарок его усыновил обедневший отпрыск древнего рода.
Вместе с тем современники вспоминали о нём как об абсолютно беспристрастном человеке. В гости к нему мог запросто зайти мясник или булочник, а больше других из знакомых торговцев писатель уважал хозяина цветочной лавки. Тот выращивал чудесные орхидеи, а Бони, как отмечала в своих мемуарах его подруга-писательница Рут Мартон, души не чаял в цветах: «Ремарк <...> любил цветы больше, чем это принято у большинства мужчин. Из цветов он предпочитал розы, особенно жёлто-розовый сорт „Талисман“, и пёстрые тюльпаны. Он трогательно заботился о гардениях в своей нью-йоркской квартире».
Тонкий ценитель красоты уживался в Ремарке с алкоголиком-буяном. Послевоенный синдром давал о себе знать, и писатель частенько напивался. В принципе, ничего удивительного: то же самое можно сказать и про других литераторов «потерянного поколения»; среди самых известных — Хемингуэй и Фицджеральд. (К сожалению, актуально это и для многих «непубличных» ветеранов любой войны.)
Невзирая на всё, Ремарк был самоотверженным тружеником. Например, свой «первый» роман написал всего за шесть недель. А вообще любил говорить, что «талант — это на 90 процентов задница»; то есть если хочешь сделать что-то большое, надо над этим хорошенько посидеть.
Наверное, любовь к крепкому словцу и нестандартное поведение и были причиной того, что Бони избегал общества богачей, более приличествующего его статусу. Скорее всего, оно вызывало у него отвращение, ведь старому солдату не нужны фальшивые разговоры, единственная цель которых — достижение тех или иных интересов. Кроме торговцев и ремесленников, Ремарк общался с цирковыми артистами, голливудскими актёрами и другими людьми подобного сорта — то есть с теми, кто умел быть настоящим и не прятался за общественными условностями.
Стоит также сказать, что Ремарк «руками и ногами» поддерживал начинающих писателей — протежировал их, пользуясь своим известным именем, и даже помогал материально.
***
Первое, на что обращаешь внимание после возвращения на «мирную» землю, — это взаимное безразличие людей друг ко другу. Каждый занят чем-то своим, спрятан в индивидуальный кокон. У каждого свои интересы и отдельная маленькая жизнь. Никто никому не нужен.
«В беккеровской лавке мы провели часть наших школьных лет. <...> [У него] мы пропадали часами; у него мы украдкой курили и назначали первые тайные свидания с ученицами городской школы. Беккеру мы поверяли наши тайны. <...> Вот будет встреча!
На дверях конторы звенит хорошо знакомый колокольчик. Выходит Беккер — щуплый, седенький и неопрятный, как всегда. <...>
— Смотрите-ка! — восклицает он. — Биркхольц и Троске! Вернулись, значит?
— Да, — живо откликаемся мы, ожидая, что тут-то и начнётся.
— Вот и прекрасно! А что вам угодно? Сигарет?
Мы смущены. Мы, собственно, ничего не собирались покупать, нам это и в голову не приходило.
— Да, — говорю я наконец, — десяток сигарет.
Беккер отсчитывает нам сигареты.
— Ну, до скорого свидания, — кивает он нам и тут же собирается исчезнуть за дверью конторы.
<...>
— Что ты скажешь? — говорю я Альберту на улице. — Он, очевидно, думал, что мы уезжали на увеселительную прогулку.
Альберт с досадой машет рукой:
— Осёл штатский...»
...Читая эти строки, вспоминаю вполне себе штатскую девочку Аню — попаснянскую старшеклассницу, которой в месяцы самых активных боёв пришлось прятаться от мин и снарядов по подвалам. У неё огромные голубые глаза, и из них вот-вот брызнут слёзы. Аня говорит: «Мы научились ценить друг друга».
Господи, ну почему для этого нужна война?