О романе «Мастер и Маргарита» «с последующим его разоблачением»
У романа «Мастер и Маргарита» есть одно несомненное достоинство, точка, в которой сойдутся все самым разным образом трактующие этот роман читатели: Булгаков распрямляет расплющенный атеизмом мир, и в нём открывается новое измерение. Появляется «вертикаль», только вертикаль вверх или вниз? Само это распрямление увлекает и радует. Главы о появлении иностранца на Патриарших прудах, странные его спутники, погоня Ивана Бездомного великолепны. Даже зловещие предзнаменования нам отрадны, если они отваливают камень оголтелого победившего атеизма. А дальше всё уже не так просто.
Евангелие от сатаны
Для меня убедительно исследование романа отцом Андреем Кураевым, который утверждает, что Михаил Афанасьевич Булгаков спорит с атеизмом советской поры, доводя до логического конца позицию своих оппонентов. Работая над романом между 1928 и 1938 годами, он изобразил, кто приходит на освобождённое от Бога место в Москву. Главный герой романа — сатана Воланд.
Но начнём с того, что обходит отец Андрей Кураев. Поскольку его читательская аудитория — люди, знающие Евангелия, он не занимается очевидным и кощунственным несовпадением «древних глав» «Мастера и Маргариты» с Новым Заветом.
Михаил Афанасьевич Булгаков, сын преподавателя духовной академии, разумеется, писал свой роман, имея в виду такое же несомненное знание читателем истинных Евангелий, какое было у него самого. Но роман Булгакова включён в программу, и примерно девяносто восемь из ста школьников, по моим наблюдениям, принимают «древние главы» как подлинную историю Христа. Лучший рецепт от подобной ошибки — читать Евангелия, но вот информация на первый случай.
Вы обратили внимание на то, что «древние главы» появляются в романе сначала как рассказ Воланда, то есть рассказ сатаны? Далее эта история продолжается как сон Ивана Бездомного в психиатрической клинике.
«Как я угадал!» — восклицает Мастер, слушая рассказ Ивана, и безошибочно утверждает, что Иван на Патриарших встретился с сатаной. Получается, что именно роман о Пилате его с сатаной познакомил, и он узнал теперь источник своего вдохновения. «А ваш знакомый с Патриарших сделал бы это лучше меня», — отвечает Мастер на просьбу Ивана рассказать, что было дальше.
«Я вспомнить не могу без дрожи свой роман», — говорит он тому же Ивану, и не стоит поспешно соотносить это чувство только с травлей Мастера. Его вдохновение заканчивается психической болезнью, страшной опустошённостью. «У меня больше нет никаких мечтаний, и вдохновения тоже нет. Меня сломали, мне скучно», — говорит извлечённый из лечебницы Воландом Мастер. Это состояние похоже на расплату за добровольную одержимость.
Нельзя не согласиться с отцом Андреем Кураевым, утверждающим, что главное действующее лицо романа — Воланд, а Мастер и Маргарита появляются на страницах по мере необходимости их для Воланда. Но зачем сатане Мастер? Бесы лишены творческого дара, присутствующего в людях по образу Божию. Воланд может внушить, но не может без человека написать.
Мастера гнало вдохновение. Булгаков подарил своему герою собственный ошеломляющий литературный дар, и мне не удивительно, что я знаю многих людей, способных цитировать наизусть целыми абзацами этот блистательный текст.
А сейчас ненадолго оторвёмся от романа Булгакова и странным, на первый взгляд, образом заговорим о том, за что был предан анафеме Лев Николаевич Толстой. Гениальный писатель к концу жизни решил выйти за рамки литературы и создать новую отредактированную им религию, в которой Иисус Христос превращался из Богочеловека в обычного человека, проповедника и моралиста.
Отрицание чудес и Божественной природы Христа были такой чудовищной, губительной и унылой ложью, что Церковь вынуждена была объявить: то, что проповедует граф Толстой, к Церкви и Новому Завету отношения не имеет.
И вот на страницах романа «Мастер и Маргарита» мы читаем евангелие от сатаны — историю наивного добрячка, кого-то вроде экстрасенса, временно снимающего головную боль, «стучащего» на Левия Матфея, который «ходит за ним с козлиным пергаментом и всё неправильно за ним записывает» и создаёт путаницу, которая, как он опасается, «будет продолжаться очень долго». Этой «путаницей» оказываются истинные Евангелия, по мнению Иешуа Га-Ноцри — уточним: по мнению персонажа, подменяющего собой Христа в интерпретации сатаны.
Иисус Христос, о чём свидетельствуют истинные Евангелия, молчал в ответ на вопрос Пилата: «Что есть истина?» — поскольку как сердцеведец знал, что для Пилата это вопрос риторический, а прежде ученикам Своим Господь говорил: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14, 6).
Булгаковский же Иешуа говорит Пилату: «Истина в том, что у тебя болит голова», — отрицая абсолютную истину и погружая нас в релятивизм: сейчас истина в том, что у тебя болит голова, затем истина будет в том, что идёт дождь и так далее, и ничего, кроме текучих мгновений.
В православной иконописи нет натуралистичности страдания на Кресте не потому, что страданий не было, а потому, что на Кресте умирал Богочеловек, обнимая с Креста всё человечество. Если искать удачные литературные тексты на эту мало подвластную литературе тему, то самые лучшие строки у Пастернака:
Перестроятся ряды конвоя,
И начнётся всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
Будет к небу рваться этот крест.
Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире,
Столько поколений, рек и рощ?
Закопанный глубоко в землю Иешуа «древних глав» опровергает Воскресение Христово, а опознавательное кольцо с насечкой, о котором позаботился Афраний, — отрицание чуда обретения Креста Господня. Когда уже в 325 году пытались узнать, какой из трёх крестов, брошенных на Голгофе, Христов, Крестом Господним воскресили покойника.
Глава «Казнь» удушает. Раскалённая солнцем Голгофа — воплощение отчаяния, мира без Бога, без вечности. Левий Матфей, как истый маг или шаман, пытающийся подчинить себе потусторонние силы, горюет, что «поспешил со своими проклятиями и теперь бог не послушает его». После смерти Иешуа ему остаётся только месть Иуде. Нет спасительной сверхъестественной силы, нет Креста, прокладывающего людям возможность воссоединения разорванной грехом связи с Богом, нет победы над адом и смертью — словом, всё, как хотелось бы бесам, сатанинская редакция Евангелия.
И если это предупреждение о том, кто приходит на освобождённое от Бога место, то единственно разумной реакцией на это предупреждение будет чтение хотя бы самого короткого из Евангелий — Евангелия от Марка. Любить Булгакова, не зная того, что знал он, — это любить его себе во вред и иронию Булгакова принимать за чистую монету. Даже Берлиоз сразу же отозвался на повествование Воланда:
«— Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, но он не совпадает с евангельскими рассказами».
А далее последовало издевательство сатаны над атеистом:
«— Помилуйте, — снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, — уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в Евангелиях, не происходило в самом деле никогда, и если мы начнём ссылаться на Евангелия как на исторический источник... — он ещё раз усмехнулся, и Берлиоз осёкся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идя с тем по Бронной к Патриаршим прудам».
Если Берлиоз знал о несоответствии Евангелиям «древних глав», которые и составляют роман Мастера, то, несомненно, знал об этом и сам Мастер. Он рассказывает Ивану Бездомному, что знает пять языков: английский, немецкий, французский, латынь, греческий и немного читает по-итальянски. Совершенно очевидно, что человек, которому в 1928 году «примерно тридцать восемь» и который так глубоко образован, Евангелия знает не хуже Булгакова. И что тогда роман Мастера? Это сознательное богохульство или, как у самого автора, предупреждение распоясавшимся атеистам? Есть ли подсказки у мастера загадок Булгакова?
Мастер, в отличие от Булгакова, слишком наивен, чтобы сознательно бросить вызов победившему атеизму. Советскую действительность он просто не знает и не понимает. Подобное предположение порождает его восхищение умом Алоизия Могарыча: «Если я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете, Алоизий объяснял мне её буквально в одну минуту, причём видно было, что объяснение не стоило ему ровно ничего. То же самое с жизненными явлениями и вопросами».
В этом случае возникает прямая параллель между Мастером и Алоизием — Иешуа и Иудой. Наивен Мастер и не знает жизни, хоть и говорит о своей недоверчивости и подозрительности.
Что же двигало им во время работы? Что говорит об этом он сам? А говорит он почему-то подробно об обстановке своей квартирки, когда пытается рассказать о периоде своего писательства:
«— Ах, это был золотой век, — блестя глазами, шептал рассказчик, — совершенно отдельная квартирка, и ещё передняя и в ней раковина с водой, — почему-то особенно горделиво подчеркнул он, — маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырёх шагах, под забором, сирень, липа и клён... Ах, какая у меня была обстановка... Необыкновенно пахнет сирень! И голова моя становилась лёгкой от утомления, и Пилат летел к концу...»
Трудно предположить что-либо другое, кроме того, что Мастером двигало удовольствие от работы, радость вдохновения самого по себе. Мастер, в отличие от Пушкина, не задавался вопросом «Куда ж нам плыть?» Какая разница, откуда вдохновение, какова цель плаванья, когда морской ветерок так приятно треплет волосы?
При всём том, что роман многократно заставляет вспомнить факты жизни самого Булгакова, сейчас мы имеем возможность развести в стороны автора и его героя Мастера. Не наивен Михаил Афанасьевич, а Мастер, вдохновенно и уютно богохульствуя, выполняет заказ своего вдохновителя и расплачивается сумасшедшим домом немедленно по окончании работы.
«Верная и вечная»
Мастер очевидно связан с сатаной и вдохновением, и через Маргариту. Похоже, он одновременно и пишет роман для сатаны, и является наживкой для обретения королевы бала. Помните, Азазелло появляется подле Маргариты только после её восклицания: «Ах, право, дьяволу бы я заложила душу, чтобы только узнать, жив он или нет!»
Маргарита как-то странно неотделима от романа Мастера. Когда Мастер работал, Маргарита «нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе её жизнь». «Я всю жизнь вложила в эту твою работу», — говорит Маргарита Мастеру. Она испытывает ненависть ко всем, кто отверг роман Мастера, ведьмой она громит квартиру Латунского, а внимательный читатель обратил, возможно, внимание на то, как судьба романа меняет отношения Мастера и Маргариты:
«Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели в огонь. Впрочем, теперь мы больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять».
Продолжим разговор о Маргарите. Боюсь, что очень немногие не поддаются гипнозу булгаковских слов: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что на свете нет настоящей верной и вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!»
На свете, несомненно, есть настоящая верная и вечная любовь, но воплощают её вовсе не Мастер и Маргарита.
Для отца Андрея Кураева убогая сущность Маргариты несомненна: «Не стоит романтизировать Маргариту, отдирать от неё те черты, которые ей придал Булгаков, а насильственно отреставрированный лик ведьмы возносить на одну ступень со светлыми Мадоннами русской классики... Вы можете себе представить, чтобы у Льва Толстого Наташа Ростова улыбнулась Пьеру, „оскалив зубы“»?
Давайте проследим, как и каким образом происходит в булгаковском романе эта тонкая и завораживающая подмена, превращающая скучающую неверную жену и ведьму в воплощение «верной и вечной любви».
«Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой», — рассказывает Мастер.
Как красиво звучит «тайною женой», совсем не то, что любовницей. Тайною женой Ромео была Джульетта: они были обвенчаны, и никто об этом не знал. В этом словосочетании чувствуется чистота и нешуточность отношений. Когда придёт черёд выразиться поточнее, Маргарита скажет: «Хочу, чтобы мне немедленно вернули моего любовника Мастера!»
Если уважаемый читатель склонен отличать любовь от страсти, то его насторожит, а вовсе не умилит такое точное и образное сравнение: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!»
История любви Мастера и Маргариты, как и история вдохновения Мастера, тут же превращается в описание уюта и антуража:
«Она приходила, и первым долгом надевала фартук, и в узкой передней, где находилась та самая раковина, которой гордился почему-то бедный больной, на деревянном столе зажигала керосинку, и готовила завтрак, и накрывала его в первой комнате на овальном столе. Когда шли майские грозы и мимо подслеповатых окон шумно катилась в подворотне вода, угрожая залить последний приют, влюблённые растапливали печку и пекли в ней картофель... В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки, белые кисти. Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы».
Описание весенних гроз, сада после дождя, роз воспринимаются как описание чувств Мастера и Маргариты, а слова о муже Маргариты и о жене Мастера — это что-то уже заведомо тусклое, не роковое, унылое, пыльное.
«Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что любили мы друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда... с этой, как её... С этой... Ну... — ответил гость и защёлкал пальцами.
— Вы были женаты?
— Ну да, вот я же и щёлкаю. На этой Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... ещё платье полосатое... Музей... впрочем, я не помню».
Эта забывчивость Мастера должна поведать нам, что никого и не было в его жизни, если сравнить прошлое с его новым чувством. Вот она донна Анна, а всё остальное не в счёт. Читывали уже о таком не раз и в жизни встречали. Продолжим наблюдать механизм ловких превращений.
«Бездетная тридцатилетняя Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения. Муж её был молод, красив, добр, честен и обожал свою жену». Далее следует подробное описание особняка и больших материальных возможностей Маргариты.
«Словом... она была счастлива? Ни одной минуты! С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж и попала в особняк, она не знала счастья. Боги, боги мои! Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонёчек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, Мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его и говорила правду».
Давайте с филологической въедливостью посмотрим, что вдруг по дороге исчезло из списка? Что было у Маргариты такого, что не попало в противопоставление её чувства к Мастеру? Из списка как-то невзначай выпал молодой красивый, добрый, честный и обожающий свою жену муж. Выбор, оказывается, Маргарита делала только между особняком, деньгами и Мастером, и выбрала Мастера, что очень, в таком случае, похвально.
Попробуем представить себе Татьяну Ларину, которая отказалась от «пышности и мишуры», от «успехов в вихре света», своего «модного дома и вечеров», и пустилась во все тяжкие с Онегиным. Получается? Нет, не получается. Татьяна, в отличие от Маргариты, и Пушкин, в отличие от Булгакова, не играют в частичную амнезию и мужа, как брелок с ключами, не теряют. «Я другому отдана и буду век ему верна», — и всё тут.
«Жена не лапоть, с ноги не сбросишь», — говорит русская пословица. «Сбросишь», если ты далёк от нравственных устоев собственного народа. К слову, о происхождении Маргариты «игриво трещал Коровьев:
— Если бы расспросить некоторых прабабушек и в особенности тех из них, что пользовались репутацией смиренниц, удивительнейшие тайны открылись бы... Намекну: одна из французских королев, жившая в шестнадцатом веке, надо полагать, очень изумилась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что её прелестную прапрапраправнучку я по прошествии многих лет буду вести по бальным залам».
Маргарита — плод долгой цепи лицемерия и прелюбодеяний, и только от читателя зависит, побрезгует он кривляющимся Коровьевым или сладко замрёт у него сердце: «Вот это женщина! Вот это родословная!»
В этой неприметной подтасовке, в этом выворачивании всего с ног на голову больше правды о бесах, чем в открыто хулиганских похождениях кота и Коровьева или воробышке, отбивающем лапкой фокстрот.
Эпиграф
Давайте дополним тот отрывок текста из «Фауста», который стал столь знаменитым эпиграфом к «Мастеру и Маргарите». «Я — часть той силы, что вечно хочет зла, творит лишь благо», — это Мефистофель сам о себе. А далее Фауст о Мефистофеле: «По действиям прозванье вам даётся: дух злобы, демон лжи, коварства».
Когда Воланд говорит о болтовне кота: «Интереснее всего в этом вранье то, что оно враньё от первого до последнего слова», — на эти слова стоит обратить внимание. Это действительно очень редкий случай абсолютной лжи, а в бесовской арсенал входят подтасовки, умолчания, неприметные перекручивания с изрядной долей правды для полного и действенного одурачивания.
Мне доводилось читать, что бесы в романе Булгакова так справедливы и милы, что это скорее некие силы возмездия, чем бесы. Но есть в романе момент, говорящий и об ином. Представляя некоего отравителя на балу у сатаны, Коровьев говорит: «Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался».
Искушать — тоже прямое дело бесов, а то, что терпят от них именно те, кто на их искушения поддаётся, кто, увязая в грехе, открывается им, так это вполне соответствует христианской догматике.
Но продолжим разговор о Маргарите. Муж опять бесследно исчезнет, слетит, как лапоть с ноги, когда речь пойдёт о «великодушии», «жертвенности» и «ответственности» Маргариты.
«— Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твёрдую надежду. Она ждёт, мессир, она верит в мою помощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло».
Хотелось бы знать, почему обманутый муж Маргариты не является поводом «не иметь покоя всю жизнь»?
Частичная порядочность — совершенно невозможная вещь. Если человек ворует только по четвергам с пяти до шести, а в другие дни никогда, значит ли это, что он не вор? Если я предам одного и буду безупречна по отношению ко всему остальному населению земного шара, значит ли это, что я не предатель?
Если же опять с придирчивостью проследить за тем, как описаны чувства Маргариты, её тоска по Мастеру, мы заметим удивительную сосредоточенность Маргариты на себе самой: «Ах, как я взволновалась, когда этот барон упал». И опять «Я так взволновалась!» «Ты уйди из моей памяти, тогда я стану свободна». «Мне скучно, почему я сижу, как сова, под стеной одна? Почему я выключена из жизни?»
Её борьба за Мастера — совершенно очевидная борьба за собственное счастье. Именно так написано у Булгакова: «Надежда на то, что ей удастся добиться возвращения своего счастья, сделала её бесстрашной». «Надежда на счастье кружила ей голову».
Маргаритино требование вернуть ей её любовника соседствует в одном эпизоде и с «чувством блаженства» оттого, что она «наелась» у Воланда, и с «кокетством» и «весёлым испугом».
Вы можете представить себе княгиню Трубецкую, едущую за мужем в Сибирь, которая блаженствует, наевшись у губернатора, от которого зависит разрешение на её дальнейшее путешествие, и кокетничает с ним? Возможно это в реальности, или в поэме Некрасова «Русские женщины», или в фильме Мотыля «Звезда пленительного счастья»?
Прелюбодействующие люди практически без исключения очень склонны к тому, что в разговорной речи называется «бить на жалость». От этого предостерегал в письме брату Антон Павлович Чехов: воспитанные люди «не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними».
Надрывная жалость к себе самой, рисовка просто ключом бьют в речах Маргариты: «Моя драма в том, что я живу с тем, кого не люблю». «Я погибаю из-за любви!» «Гори, страдание! — кричала Маргарита».
Почему читатель не замечает пошлости, которой в Маргарите со всей её красотой и элегантностью не меньше, чем в плюшевом коврике с лебедями? Может быть, потому, что искусительная внешняя изысканность охотно используется бесами и составляет их арсенал. Это многократно подтверждает роман Булгакова: вспомните стены из роз и камелий на балу у сатаны, вспомните аметистовый, рубиновый и хрустальный фонтаны с шампанским.
Интересно сравнить роман с экранизацией именно в том, что касается бала. В экранизации Владимира Бортко бал гораздо более очевидно сатанинский: гости пляшут на светящемся стекле, напоминающем об адском пламени, какие-то готические руины составляют обрамление и рушатся у нас на глазах, а голые дряблые старухи в перьях и драгоценностях заставляют подумать, какое непотребство предлагает детям школьная программа.
В романе Булгакова перед нами именно это: омерзительные и неприличные обитатели ада, но наше внимание слишком рассеяно аметистовым фонтаном и тропическими растениями, и попугаями, и мы тешимся одуряющей головокружительной пышностью, совершенно в этом не отличаясь от приглашённых.
Занятно остановить внимание на том, какие ещё «радости», кроме роскоши, предлагает сатана? Флирт, удовлетворение тщеславия и пьяное забытьё. Помните, как прилежно надрывается Коровьев: «Королева в восхищении!» — помните, как настойчиво требует он от Маргариты приветствия дирижёру и исполнителям, «чтобы каждый думал, что вы его узнали в отдельности»; помните совершенно пьяное лицо Фриды, которая прилежно по совету Маргариты ищет возможности отдохнуть от собственной памяти?
Наташе «господин Жак на балу предложение сделал».
«Не хочу я больше в особняк! Ни за инженера, ни за техника не пойду!» — говорит рвущаяся в ведьмы навсегда домработница, удивительно при этом напоминая свою хозяйку: «мысль о том, что придётся вернуться в особняк, вызвала в ней внутренний взрыв отчаяния».
«Только бы выбраться отсюда, а там уж я дойду до реки и утоплюсь», — думает Маргарита, не желающая ни о чём просить Воланда.
За что хвалит её сатана? Да за гордыню, конечно. «Кровь!» — так звучит его похвала. Маргарита хороша тем, что гордячка, и «хороша» исключительно по рождению: голубая кровь, белая кость.
А совет Воланда: «Никогда ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас», — это, по справедливому замечанию отца Андрея Кураева, припрятанный в словах сатаны запрет молиться.
Да, вы не забыли, кто такой господин Жак, за которого прочь из особняка подальше от всяких техников и инженеров собралась Наташа? Он был нам представлен на балу среди гостей: «Убеждённый фальшивомонетчик, государственный изменник, прославился тем, что отравил королевскую любовницу, а ведь это не с каждым случается».
Да, да, конечно, вспомнили, вспомнили. Но как сияет намазанное кремом Азазелло лёгкое голое тело Наташи, как остроумно то, что она оседлала соседа-борова (и поделом ему!)...
Роман написан так, что если выбирать, куда податься, в ведьмы или жёны инженера, то, разумеется, в ведьмы! Не одна старательная и милая школьница сообщала мне, что её любимые страницы романа — полёт Маргариты на метле.
А в похождениях Коровьева и Бегемота, в наказании Стёпы Лиходеева, киевского дяди или алчных дамочек мы всё время на стороне бесов: всё остроумно, интересно, изобретательно. И всё это создаёт некую дымовую завесу, пелену тумана, в которой теряется наша и без того подточенная способность отличать добро от зла. И потешаемся мы, глядя со стороны на посетителей варьете, и не подозреваем, что сами наловили «нарзанных этикеток» и вместо страниц Евангелия, и вместо «верной и вечной любви».
Играет с нами Михаил Афанасьевич задолго до постмодернизма и почище всех постмодернистов вместе взятых или играют им самим, мы, похоже, никогда не узнаем.
Роман ни на минуту не выпускает нас из поля действия бесов, будь то «древние главы», современная Булгакову Москва или потусторонний мир.
Мир романа дуалистичен, но вовсе не потому, что Воланд толкует о необходимости зла. Левий Матвей не зря называет Воланда «старым софистом». Его рассуждение о необходимости зла и теней, — софизм чистой воды. Зло и тени материального мира не имеют никакой связи и родства, здесь игра на ассоциативном восприятии пар-противопоставлений: добро — зло, свет — тьма, свет — тень. Воланд незаметно соскальзывает с одной пары на другую и недобросовестно объединяет зло и тени материального мира. А далее утверждает, что те, кто хочет освободиться от зла, должны ободрать земной шар от всего, что отбрасывает тень, чтобы наслаждаться голым светом. Это, конечно, лукавый кульбит мысли, а мир романа дуалистичен потому, что в нём Иешуа «просит» Воланда устроить судьбу Мастера и Маргариты, в то время как реальному Христу бесы повинуются.
В романе нигде даже не просвечивает Бог и Царство Божие, а «оборванный выпачканный в глине человек в хитоне», в стиле жестокого романса декламирующий: «Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, ты взял тоже», — это Левий Матвей из «древних глав», а не апостол Матфей.
Сатанинская редакция Евангелия существовала параллельно с историей похождений Воланда и его присных в Москве, а теперь «древние главы» захлопнулись вокруг всего повествования, образовав некую непроницаемую ловушку, замыкающую нас во владениях сатаны.
Не все дуалисты — сатанисты, но все сатанисты — дуалисты. Если Бог и дьявол — равнонеобходимые в мироздании силы, то почему тогда надо выбрать именно Бога? Такая из дуализма открывается очень опасная дорога.
Вечный покой?
Нет сомнения в том, что Булгаков знал слова апостола Павла: Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9). Апостол говорит о той огромной радости, которую мы не в силах представить.
Мастер «не заслужил света», он заслужил «покой», который многие читатели воспринимают как великое благо и награду. Никто не может представить, «что приготовил Бог любящим Его», а атеист не может поверить, что есть что-либо лучшее, чем то, что он видел и трогал или потрогать хотел. И если принять версию, что Булгаков спорит с атеизмом, доводя его до логического конца, то в данном случае мы видим, как раем представляется одна из в лоб названных обителей ада.
Цветущие вишни и Шуберт, и ночной колпак, и неразлучная (или неотвязная?) Маргарита — это всё, не забудьте, владения Воланда. Сначала к антуражу свелось описание вдохновения, к антуражу — описание чувств, а теперь антураж выражает вечный покой. Но антураж и мир душевный — разные вещи.
«Романтическому Мастеру» предложена «матрица», соответствующая его вкусам: венецианское окно, свечи, гусиное перо.
Представьте себе, что вы навсегда заперты в особнячке с садиком или в комнате с компьютером, в котором нет и не может быть ничего, кроме одной единственной понравившейся вам когда-то игры. И это «покой» Мастера.
Пытаться объяснить, что покой Мастера — самый явный ад, труднее всего. Если в разговоре о Маргарите точкой опоры может быть русская классика, то на что опереться, говоря о вечности с атеистом? Для человека с мировоззрением Берлиоза домик с садиком вместо вечного «ничего», наверное, вещи замечательные. Любой осуждённый на смерть предпочитает вечное заключение. Пер Гюнт у Ибсена даже ада добивался, лишь бы не раствориться в полном небытии.
Недоступен объяснениям и человек со смутно-карикатурными представлениями о вечности (Бог-старичок по садику гуляет, и скучные праведники, которым всегда всего нельзя, вокруг).
Человек, сосредоточенный на земной жизни как на главной и единственной реальности, тоже не поймёт, почему на даче с возлюбленной плохо.
Я попробую обратиться за помощью к уникальным книгам, которые ближе всего на доступном искусству языке подводят нас к тому, что вечность с Богом, как и земные отношения с Ним, — это прежде всего радость. Я говорю о «Хрониках Нарнии» Клайва Стейплза Льюиса. Страницы о непостижимо прекрасной вечности, по сравнению с которой наш мир — страна теней, о вечности, где происходит постоянное движение «дальше вверх и дальше вглубь», вы найдёте в «Последней битве» и отчасти в «Покорителе зари».
Он, Она и другие
Пожалуй, надо назвать ещё одну причину восприятия нами Мастера и Маргариты как глубоко положительных персонажей. Это все остальные составляющие им фон герои. Аннушка-чума, Семплияров, Стёпа Лиходеев, свинообразный похотливый подкаблучник-сосед, «девица со скошенными от постоянного вранья глазами» и вся прочая галерея уродов не имеет исключений. Гротескно карикатурны все.
Исследователи видят в Гоголе предшественника Булгакова. Гоголь страдал оттого, что из-под его пера выходили талантливо вылепленные монстры, пытался написать альтернативу собственным «Мёртвым душам». В его поэме есть где отдышаться: есть умельцы-крестьяне, и сад Плюшкина, и исполненные надежды раздумья о молодости, о назначении человека, о судьбе родины.
В романе «Мастер и Маргарита» отдышаться негде. В галерее уродов просвета нет, точнее, именно история Мастера и Маргариты преподнесена как просвет, как история «верной и вечной любви», вдохновения, страдания, борьбы.
Третья жена Булгакова Елена Сергеевна и впоследствии вдова его подписывала письма «Маргарита». Она вспоминала, что самые страшные события в её жизни — смерть Булгакова и расставание со старшим десятилетним сыном Женей, которого она оставила мужу, уходя к Булгакову с младшим пятилетним.
Действительно Маргарита. Речь, как видите, идёт не о предательстве ею мужа и сына, а о её страдании, и жалеть, разумеется, надо именно её. Это не грех, не предательство, а «драма».
Первой женой Михаила Афанасьевича Булгакова была не Манечка, не Варенька, а Танечка, Татьяна Николаевна Лаппа. Булгаков горячо влюбился в неё ещё гимназистом и обвенчался с ней, когда было ему двадцать три года. Эта жена разделила его трудную жизнь земского врача, спасла его от наркомании, выходила от тифа, пережила с ним самые тяжёлые годы гражданской войны и неустроенности. Жили они долгое время, продавая по куску её толстую золотую цепь. Когда Булгаков писал «Белую гвардию», она сидела рядом, грела в тёплой воде его руки, которые от недомогания сводила судорога.
Посвятил «Белую гвардию» Булгаков уже следующей своей жене Любови Белозерской, а уходя от Татьяны Николаевны, как очень умный человек сказал: «Меня за тебя Бог накажет».
Маргаритой видела себя не только сама третья жена Булгакова Елена Сергеевна; друг и биограф Булгакова Попов писал ей: «Маргарита Николаевна — это Вы, и самого себя Миша ввёл...»
Мы никогда не узнаем, на полном ли серьёзе воспел Михаил Афанасьевич Мастера и Маргариту, это роман-самооправдание или он вынес приговор собственной жизни.
Мы не узнаем, он осудил себя и только, или неведомо никому покаялся в долгой предсмертной болезни.
Мне неловко сплетничать о Булгакове, который давно уже предстал на суд, далёкий от человеческих домыслов, но роман его не только об искушении, это роман искушающий, и за попытку нейтрализовать возможный от него вред Михаил Афанасьевич, я надеюсь, не будет в претензии.
Ну да... православный взгляд. ..
Дай Вам Бог здоровья, Алексей!
Простите, я писал благодарность автору. И не ожидал вопросов.
По поводу индульгенции. Православному это понятие не близко. Первым в Рай вошел не праведник, а разбойник с креста. Глубина сожаления о своей греховности и осознание своей негодности для Царства Небесного неожиданно ему первому открыли Врата Рая! По аналогии у четы Булгаковых есть тоже надежда на спасение. Вот и все!
Все люди грешные, но кто-то борется с грехом в себе как Булгаков силой искусства, видя в этом смысл своей жизни. Указывает и другим людям путь к счастью и Богу. Кого-то движут страсти - как зрителей Варьете, а кто-то захватывает мастерство ремесла.
Как художник знаю, что зеркало отражает все подряд. А художник производит очень жесткий отбор отображаемого, чтобы явить главное. И через отбор, может ясно сказать важное и глубокое. Это - искусство.
Булгаков искусстно отразил главное - пустоту духовного состояния страны тех лет.(Свято место пусто не бывает!)Темные и нечистые страсти — алчность, жадность, зависть, чревоугодие и самомнение отразились в зеркале романа.
Для того, чтобы видеть в картине художника что-нибудь - нужен Свет. Свет физический и духовный. Первый покажет внешнее, второй - внутреннее. Духовный свет Евангелия - это точка опоры ни мне, ни Ирине, ни Автору романа не чуждая. И вообще никому, ибо по природе всякая душа христианка! Мы все образ Божий. Только зеркало нашей души сильно затемнено безбожием.