Отрок.ua

This page can found at: https://otrok-ua.ru/sections/art/show/krai_gde_plennica_dusha.html

Край, где пленница душа

Виктория Могильная

У каждого человека на Земле есть место, где ему легко дышать и радостно просыпаться. Иногда подобных флажков на карте несколько. Предложите мне билет в Рим, Одессу или Севастополь, и я тут же без лишних вопросов брошусь собирать чемоданы. В этих городах я прописана сердцем. Но аортой моего сердца был и остаётся Тбилиси. Читать по слогам и писать с большой буквы слово «Родина» я научилась именно в его школе.

«Небо становится ближе»

Характерный звук выброса шасси. Самолёт идёт на посадку, а я тщетно подбираю слова благодарности. Подарок мужа на очередную годовщину нашей свадьбы сложно оценить словами. В обычных кассах не продаются билеты в детство, меня же отделяют от прикосновения к жгучему, раскалённому асфальту Грузии всего несколько минут. Разлуке длиною в двадцать пять лет наступает счастливый конец.

За день до вылета наш старший сын с прищуром таможенного пограничника спросил о цели родительского визита в страну виноделов. Ответ мамы — «я очень хочу домой» — прозвучал для него обидной пощёчиной. Как же в таком случае называется место, в котором нам так хорошо живётся всем вместе? Неужели его мама ведёт двойную, нечестную игру?

К сожалению, мне так и не удалось разъяснить восемнадцатилетнему юноше, что любовь к земле, напитавшей человека досыта виноградом и солнцем, красотой гор и мелодией своих песен, естественна — как лёгкие и кислород для дыхания. Подкрепив свою точку зрения цитатами Пифагора и Сенеки, я получила в ответ лишь скептическую ухмылку: наступательный пафос старшего поколения часто коробит молодёжь.

«Вернёмся, и всё тебе расскажу», — усаживая его рядом, пообещала я. В семье моих родителей волнение перед дальним путешествием успокаивали с помощью то ли суеверия, то ли устаревшего обычая, который назывался «присесть на дорожку». Однако моё беспокойство продолжало расти: а правда ли, что деревья с годами теряют в росте? Узнáю ли другими, взрослыми глазами любимый город? Не растерял ли он в погоне за новым тысячелетием свои таланты и душу?

Сакартвело, гаумарджос!

Путь от аэропорта до крошечной частной гостиницы занимает меньше получаса. Этого времени достаточно, чтобы в беседе с таксистом успеть практически всё: обсудить погоду, цены, полицию, вспомнить любимые фразы из «Мимино», услышать свежий анекдот про бывшего президента и, конечно же, спеть «Тбилисо». К моменту расставания мы практически породнились. Муж улыбается доверчиво и мило. В ближайшие дни это блаженное выражение на его лице будет практически единственным.

До рассвета минимум час, однако будить хозяина отеля нет необходимости — батоно Омари полчаса как ожидает нас у ворот. Тысяча извинений и просьба проводить сонных туристов в номер не принимаются. Стол накрыт, Манана, жена Омари, выглядит приветливо-уставшей. Сулугуни, тархун, сациви и десяток заздравных тостов откладывают её сон до обеда.

Неосторожно вспомнив, как в детстве нас с сестрой будил по утрам молочник с тележкой звенящих стеклянных бутылок, затягивавший нараспев рекламу своего товара, я не учла, что Омари примет мою ностальгию за призыв к действию. «Мацон-мацони!» — услышим мы ровно через два часа прямо под балконом нашего номера. Радушный хозяин, нисколько не смущаясь замученным видом постояльцев, протянет стеклотару с фирменным напитком и грохнет басом на всю округу: «Рогоро хар, гого? (Как дела, девочка?) Смотри, я свежий мацони купил, как можно спать, э?» — и позовёт нас завтракать.

По лицу Мананы ясно одно: жена принудительно солидарна с мужем и его постулатом «нельзя спать больше двух часов, провести полжизни в кровати — преступление». Мы молча поглощаем «гордость нации», пока Омари с колоритным акцентом рассказывает легенду о йогурте, изобретённом французами лишь после того, как они попробовали грузинский мацони.

Не отрываясь от разговора, хозяин гостиницы чистит мандарины и аккуратно складывает кожуру в ровную, устойчивую пирамиду. Мимоходом Манана сгребает её в ладонь и бросает в мусорное ведро. «Вот ответь мне, — обращается к нам Омари, — зачем он (в грузинском языке отсутствует женский род) так делает? Сорок лет со мной живёт и совсем меня не знает!» Хмуря бровь, как знаменитый персидский тёзка, Омари делает вид, что расстроен.

Женщину в Грузии уважают и (втайне) боготворят. Но строго, одним взглядом поставят на место, если нарушит границу дозволенного — проявит неуважение к мужчине. Философию созерцания мандариновых шкурок и сакральность их геометрической прогрессии мне, увы, не постичь. Начинаю жалеть, что прилетела не одна: как известно, дурной пример заразителен.

По следам любви

Наконец-то удобная обувь, рюкзак, вода и фотоаппарат. Мы готовы пройти любые километры набережной Куры, взобраться улицами Авлабара на холм святого Ильи ради рукотворного символа современной Грузии — Цминда Самеба, что означает «Святая Троица». В Её честь освящён самый величественный храм страны.

Спустя два часа восторга мне не терпится показать мужу ещё одну святыню в самом центре столицы — кафедральный собор Сиони, прежнюю резиденцию Патриарха, где хранится крест из виноградной лозы, сплетённый волосами самой равноапостольной Нины.

«Отсюда я сделала первый шаг навстречу тебе», — торжественно заявляю мужу у порога храма и запечатлеваю его удивление на цифровую камеру. Давным-давно на этом самом месте я удивилась не меньше. Моя лучшая подруга, моя кареглазая Нана Махарадзе, примерный октябрёнок и будущий пионер, прервала прогулку, невозмутимо вручив мне портфель со словами: «Я ненадолго, только возьму благословение», и исчезла в «подъезде» странного здания. После, конечно, я замучила её расспросами. Официально религия в середине 80-х была запрещена. Мои родители никогда не произносили дома слова «Бог», «церковь», «икона» и не знали, что несколько веков назад в Тбилиси на Метехском мосту были обезглавлены и брошены в Куру сто тысяч жителей из-за отказа предать свою веру.

Смешанные чувства обиды, трепета и страха пробудили во мне нешуточное любопытство. Совсем рядом я обнаружила параллельный, неведомый мир, живущий по законам доброты и правды, где Нана — своя, только я чужая. Чтобы стать «своей», осознанно и предметно я мигом проглотила Новый и Ветхий Завет, припрятанные у папы на верхней полке книжного стеллажа. Мне было десять лет, из прочитанного я усвоила примерно одну тысячную часть, но благодаря детской доверчивости поверила каждому слову. Началась новая, тайная жизнь, полная опасных приключений...

Теперь же мы любуемся непривычно «свободным» Тбилиси: никто не стесняется своей веры, молодые люди уверенно совершают крестное знамение, едва завидят храм, проезжая в общественном транспорте мимо церкви, крестятся все пассажиры. Увидев Самебу (огромный собор, возвышающийся над городом), мы вскоре перестаём озираться в поиске источника благоговения прохожих. И понимаем, что в Грузии живёт «свой» для Бога народ, потому как экскурсовод просит нас повременить с поездкой в Бодбийский монастырь в период начала школьных каникул. Длинная, беспокойная очередь из классных руководителей и учеников со всей страны к чудотворному источнику — непосредственный, прямой вызов жадным, ревнивым ко времени туристам. Вместо волейбола, компьютерных игр и походов в Макдональдс дети приехали к Богу. Надо выдохнуть и пропустить.

Сокровища республики

Следующие пункты назначения — Мцхета, Джвари, Самтавро и Мтацминда. В Мцхета таксист силой тащит нас к себе домой, чтобы напоить «взаправдашним» кофе, сваренным в турке. «Зачем гадость пить из автомата, э?» — возмущается он, вскидывая указательный палец кверху, и тут же, заметив мой робкий взгляд в сторону неба, залезает на высокое дерево, чтобы угостить нас созревшей хурмой. Вообще, концентрация чудесных событий на долю секунды — главный секрет местного очарования. Сопротивляться ему нет смысла: силой, но по любви, приезжего напоят, накормят и не позволят проспать праздник жизни.

На Святой горе — Мтацминда — уединяемся в тишину и покой Пантеона — места захоронения известных учёных, писателей, артистов и национальных героев Грузии. Здесь покоятся Александр Грибоедов и его супруга Нина Чавчавадзе. Узнаю` среди надгробных памятников гордый бронзовый профиль звезды советского балета Вахтанга Чабукиани, моего учителя. Он смотрит вдаль, раскинув руки-крылья для полёта, и словно зовёт нас за собой высоким тембром: «Ан, де, труа! Приготовились!».

Атмосфера кладбищ — моя слабость. Наступает черёд мужу дёргать меня за рукав и тянуть по бесчисленным ступенькам вниз. Ему не терпится в сотый раз отведать ещё одну гордость нации, по его мнению, самую вкусную — «Воды Лагидзе». На беду нашему семейному бюджету, кафе, где продают знаменитые лимонады, было первым местом привала на нашем пути, и теперь мы возвращаемся сюда трижды в день.

Довольный и умиротворённый муж щурится от весёлых брызг газировки, напоминая мне о моём детстве. По воскресеньям всей семьёй мы приходили в «подвальчик» напротив Оперного театра, чтобы попировать аджарскими хачапури, запивая их «шоколадно-сливочным» чудом.

Воронцовский мост (не стану спрашивать у гугла новое название) удивил своей прежней атмосферой. Продавцы его блошиного рынка — пожилые грузины и грузинки — до сих пор говорят между собой на русском. В окружении антиквариата они и сами выглядят артефактами той эпохи, где знание общего для пятнадцати республик языка было признаком образованности и принадлежности к городской интеллигенции. Сегодня другого общего языка, кроме английского, с молодёжью не найти. Произносить иностранные слова в родном городе странно и неуютно, но необходимость отыскать нужный маршрут того требует.

«Идите в баню!» — убедительно рекомендует Омари, и мы повинуемся из уважения к его нетерпеливой гордости этим памятником старины. Серные бани в районе Абанотубани — целительное «место силы» для всех, кто истоптал свою обувь, натёр мозоли и мечтает прикрыть глаза в облаках пахучего пара. Собственно, благодаря источникам с высокой температурой воды и возникла древняя столица Тифлис по воле царя Горгасали. Для V века нашей эры стирать бельё и купаться в горячей воде было высшим достижением комфорта.

Когда цвета пускались в танец

Вопреки завещанию поэта «никогда не возвращаться в прежние места», решаем опровергнуть его «простую истину» и прогуляться улицей Амбролаурской. Деревья действительно потеряли в росте, будто неведомый волшебник уменьшил их до игрушечного размера вместе с корпусами военного городка. Тут в компании бывших великанов целых десять лет я догоняла казаков и разбойников, мастерила куклы из цветочных бутонов и спичек, спешила домой с авоськой мороженого для маминого самого вкусного молочного коктейля на свете — не имея ни малейшего предчувствия, что однажды тихому счастью придёт конец. На стоянке под окнами припаркуется бронетранспортёр, четвероногого друга Бима папа поведёт выгуливать под трассирующим огнём, а соседка с первого этажа, тётя Кэто, произнесёт чужое слово «война».

Казалось, её никогда не приютит под своей гостеприимной крышей и не назовёт гражданской народ, воспитанный пословицами «идущий впереди — мост для идущего позади» или «открой дверь у себя — найдёшь открытыми и у других». Тем более что каждый грузинский двор всегда был интернационален до смеха и умиления: соседка по лестничной клетке, Нина Евгеньевна, «окая», учила мою маму лепить сибирские пельмени, тётя Кэто — вымешивать фарш для хинкали, еврейка Рахиль Яковлевна, жена азербайджанца, вечно разрывалась между форшмаком и сладким пловом. Офелия Арамовна из Еревана часами томила домочадцев ароматами свежей мяты — всё ради королевы армянской кухни — долмы. Мы, общие дворовые дети, конечно, пробовали блюда «на соль» — первыми.

Много лет спустя я нашла точное описание наших тбилисских вечеров у любимой поэтессы.

«Там пахло ливнем, пахло мёдом,
цветами, мясом и вином.
Квартал кутилой был и мотом:
был запах-двор, был запах-дом.
И там цвета пускались в танец
пред домом, улицей, двором:
был в алом сад, был в белом старец,
и тротуары — в голубом.
И, опьянев от этих улиц,
Бежала я в другой квартал.
А город, как слепой безумец,
Цвета и запахи мешал»

(Олеся Николаева).

Война вырвала с корнем это цветущее яркое человеческое разнотравье из родной почвы, так и не дав многим принести свой плод, увидеть внуков и почить с миром на родной земле. Она, этот суфлёр дьявола, по неустаревающему со времён Каина сценарию, отдала приказ брату убивать брата, и Грузия на беспросветные десять лет спустилась в ад. Миллионы семей, навсегда закрыв ключом свои квартиры, уехали тосковать и молиться о её мире в чужеземные страны. Теперь и на наших окнах висят чужие занавески...

По старому адресу в живых застаю только любимую учительницу английского языка, благодаря которой мы с сестрой имеем возможность сносно на нём общаться. Она долго вглядывается в моё лицо, а потом так же долго не отпускает нас, в пятый раз предлагая чай с вареньем из фейхоа. Рождённая в браке грузина и армянки, она вспоминает о военном Тбилиси, не скрывая слёз. Как электричество включали на два часа в сутки; грелись с детьми у «буржуек»; в очередь за хлебом вставали в четыре утра. А вечерами город оживал, накрывались столы и, по завету грузинского писателя Шота Руставели «что ты спрятал, то пропало, что ты отдал, то — твоё», замёрзшие люди делились своими крохами друг с другом. При свечах. Вино экономили, но его хватало, чтобы произнести самый важный тост.

«Шени чире мэ», — говорит Алла Вахтанговна на прощанье и прижимает нас к себе. «Твоё горе — мне», — перевожу мужу шёпотом, а сама понимаю: в этот обычный, расхожий фразеологизм намертво вшит тайный код Грузии. Чего греха таить — бахвальства у кавказцев не отнять, но они совершенно искренне готовы присвоить себе горе как друга, так и незнакомца. Впустить переночевать и усадить за щедрый, радушный стол. Вот почему самолёты не успевают перевозить сюда влюблённых и очарованных навеки туристов, которых не спугнуть отчаянной нищетой ветхих, полуразрушенных домов, запрятанных в глубине улиц. Туристу в диковинку другое. «Шени чире мэ», — это вам не заезженная остальным миром «акуна матата».

И пока здесь будет жить народ с распахнутой дверью и открытым сердцем, к нему «не зарастёт народная тропа». Тем более если, как любят подшучивать грузины, «время, проведённое с гостями, не идёт в счёт возраста».

Умение радоваться жизни — не только той, которую принято называть «сладкой» или «красивой», — пожалуй, талант от Бога. Жизнь бывает разная. Чёрно-белая она или цветная — грузины любят её живописное многообразие.

С чего начинается Родина?

Перед отъездом по воле случая оказываемся за свадебным столом. Дочь близкой подруги моей мамы, известная художница Медея, впервые выходит замуж. Впервые — потому что в сорок с лишним лет похоронила родителей и наконец-то вспомнила о себе. Страшно подумать, сколько вердиктов и ярлыков навязало бы ей наше «прогрессивное» общество. Но она не боялась выглядеть сумасшедшей. Испытывая буквально сакральное благоговение к отцу и матери, Медея до последнего заботилась о них, отвлекаясь только на свои картины и вернисажи.

Зная, что «жизнь в сорок лет только начинается», Бог и не собирался оставлять Медею в старых девах. Долговязый журналист Ираклий пленил её сердце непосредственно в стенах масштабной персональной выставки. Бережно сохраняю в памяти застольный тост с их свадьбы, подаренный невесте отцом жениха: «Издавна на Кавказе мужчину и женщину уподобляли двум нотам, без которых струны человеческой души не дают правильного и полного аккорда. Так давайте выпьем за женщин, которые, дополняя нас, рождают небесную музыку!».

Сытые и грустные, мы едем в аэропорт. Я смотрю в последний раз на прохожих, прощаюсь с улицами и ищу слова, которые скажу сыну. Надо ли доказывать невозможное? Ему предстоит самому научиться отличать дом от гостиницы, далёкое от близкого, родное от инородного. Для того чтобы не сломаться, не засохнуть подобно дереву без корней. И пусть не всегда получается пригодиться там, где родился. Несмотря ни на что, без Родины, как без мамы, — плохо. Однажды он обязательно это почувствует. Недаром один американский писатель очень верно подметил: «Ничто, наверное, так не будит чувства Родины, как обыкновенный насморк на чужбине».

Ранее опубликовано: № 3 (90) Дата публикации на сайте: 06 Май 2019