Художественный образ хуторской Украины — преисполненной трогательной тайны и прямодушной простоты — вписал в восприятие мира великий русский художник Архип Куинджи. Уроженец южной украинской степи. Грек по национальности.
Как появляется на свете белом гениальность? Кем рождается? Кто более причастен к чуду Пушкина, Левитана, Ференца Листа? Кто более виноват? Генетические цепочки родителей — или миры языка, национальности, культуры? Что происходит в плавильном тигле таланта с приказами ДНК, с программирующим действием окружающей среды, с волеизъявлениями империй, с тенденциями мэйнстримов, с управляющими идеями и веяниями эпохи? Сложнейшие вопросы. Как трудно ответить, какой увлекательной и необъятной являет для нас Господь тайну Своих гениев!
Книга Петра Вайля «Гений места» указывает на крепкую связь феномена со вскормившей cредой. Эту же мысль произносит уроженец луганских степей, датчанин по крови, автор толкового словаря русского языка Владимир Даль: «Отец мой выходец, а отечество моё Русь».
Куинджи с Далем были соседями по территории и эпохе. Вот и Архип Иванович Куинджи называл себя «русским, с греческими корнями». Но интеллектуалы всего мира знают Куинджи по картине «Украинская ночь». Да и образ самой Украины, наверное, тоже.
В 1878 году «Украинская ночь» была показана на Всемирной выставке в Париже. Французские критики замечают: «Куинджи, бесспорно, самый интересный между молодыми русскими живописцами. Оригинальная национальность чувствуется у него ещё более, чем у других».
Какая национальность? Ночь украинская, кровь греческая, империя российская, фамилия турецкая — «Куинджи» означает «золотых дел мастер». Так какую национальность огранил талант Куинджи в оригинальную? Кого чувствует зритель, когда всматривается в «Лунную ночь над Днепром», «Днепр утром», «Вечер на Украине», «Чумацкий тракт в Мариуполе»?
Начнём «разбор полёта». Кто учил рисовать сына греческого сапожника, жителя мариупольского предместья? В родном городе Архип Куинджи «стажировался» на «принеси-подай». Но параллельно, в упорной самостоятельности, рисовал. В Феодосии, в мастерской Айвазовского, он не был замечен, в основном растирал краски, красил заборы... Но параллельно, в упорной самостоятельности, рисовал. Упорная самостоятельность позволила Куинджи развить свой талант до блестящего мастерства — и практически без специального художественного образования, с третьего захода, стать вольным слушателем Санкт-Петербургской Императорской академии художеств.
Буквально из подворотни талант и воля вознесли Куинджи в горизонт, который воспитывал и оформлял общественную мысль России. В Академии Куинджи сдружился с передвижниками — Репиным, Васнецовым, Суриковым.
«Чумацкий тракт в Мариуполе» накрывает состраданием ко всему живому подъяремному. Это одна из народнических, моралистических картин Архипа Ивановича, написанных под влиянием передвижников. Куинджи называли самородком, Репин определял его «необычайно умным», но тенденции века форматируют всех, даже «особо одарённых». Перефразируя Ленина, можно сказать так: «быть свободным от эпохи невозможно».
Зайдите в общагу художественного института. Споры по ночам, вино, единомышленники, соревновательство, желание известности, экспрессивность и замкнутость, бунт против утверждённых обществом рамок и установление новых мод. В похожем вихре жили и молодые передвижники. Когда Куинджи с ними активно выставлялся, им не было тридцати. Время обострённого абсолютизма и трагического взгляда на действительность.
Первооснователи общества передвижников, эти отъявленные бунтари, были... отличниками художественной академии! В конкурсе за первую золотую медаль они отказались рисовать нейтральные сюжеты скандинавской мифологии и демонстративно покинули альма-матер. Искусство должно обличать несправедливость общественных устоев, а не убаюкивать совесть изящными сказками! Молодость в переводе на язык действия означает бунтарство против формализма.
Картины передвижников стали взращивать идеи народничества. Образы с их полотен словно хватают нас за плечо и удерживают, и заставляют вглядываться в боль обездоленного человека, в муку, которая должна стать нашей кровной, если мы хотим не только называться братьями во Христе.
Возможно, Куинджи состоялся бы благодаря Товариществу передвижных художественных выставок. Возможно, но... Куинджи в своём творчестве «вдруг» пошёл вопреки принципам этого течения.
Как произошёл поворот? Вначале Куинджи «вдруг» женился и «вдруг» увёз жену в свадебное путешествие... на Валаам. В Валаамский монастырь. Друзья по «общаге» были, мягко говоря, удивлены.
Именно после этого, второго в его жизни, посещения Валаама в 1875 году, после глубинного общения с тамошним игуменом Дамаскином, Куинджи пишет... «Украинскую ночь» — шикарную, жизнеутверждающую, пышную, беспощадно настоящую, полную райского великолепия и ангельской тишины.
А как же боль простого народа? Куда подевалась тянущая беспросветность «Чумацкого тракта»?
Вероятно, что-то другое озарило Куинджи на камнях сурового Валаама, что-то согрело в разговорах с простым, строгим и честным настоятелем монастыря — игуменом Дамаскином.
А может, на внезапное изменение творческого кредо Куинджи повлияла дружба с профессором искусствоведения Адрианом Праховым? Прахов настаивал, что художник должен «закрепить, вырвать из постоянно изменяющейся действительности поразившее нас прекрасное явление». В Киеве, в живописи Владимирского собора, мы можем увидеть воплощение убеждений Адриана Прахова — автора проекта и руководителя его духоносных росписей.
Валаам? Отец Дамаскин? Прахов? Но факт остаётся фактом: в 1875 году Куинджи везёт молодую жену на Валаам, а в 1876-м — пишет «Украинскую ночь». Нужно сравнить её с «Забытой деревней» 1874 года, чтобы почувствовать, как резко изменилось мировосприятие и творческий посыл Куинджи. От обличения недостатков мироздания — резкий поворот к восхвалению того, что дано нам Кем-то, дано с любовью, дано с избытком, с неизмеримой щедростью. Этой необъятной щедростью Дарителя преисполнена очаровательная «Украинская ночь». Куинджи отказался ставить диагнозы происходящему. Он стал певцом замыслов Творца. И знаете, мир это благодарно оценил.
Мир полюбил прекрасные явления, закреплённые кистью Куинджи — «Берёзовую рощу», «Радугу после дождя», «Дарьяльское ущелье», «Эльбрус», «Украинскую ночь», «Вечер на Украине», «Лунную ночь на Днепре».
Полотно Куинджи «Лунная ночь на Днепре» мы видим словно с соседней горы, или с расстояния невысокого, любующегося полёта. Разве не кровное родство связывает все днепровские картины Куинджи со знаменитыми строчками Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде... Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, даёт он по себе серебряную струю; и она вспыхивает, как полоса дамасской сабли; а он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему, в мире!»?
С Владимирской горы, с Андреевской горы «взлетел» над Днепром и в мир киевлянин Михаил Булгаков. Его Маргарита, оказавшись «далеко от Москвы», словно узнаёт картину «Лунная ночь на Днепре»: «...раза два или три она видела под собою тускло отсвечивающие какие-то сабли, лежащие в открытых чёрных футлярах, и сообразила, что это реки». Те же дамасские отблески древней сечевой реки! Только у Гоголя их видит православный хлопец, оседлавший чёрта. Вероятно, Николай Васильевич следовал традиции, установленной преданием о святом Иоанне, который запретил беса и слетал на нём из Новгорода в Иерусалим ко Гробу Господню и обратно. Бес просил никому не рассказывать о своём позоре. А в романе Булгакова в позоре оказывается вся советская Москва, добровольно отрёкшаяся от Спасителя. Вот и соображают над Днепром уже не добрые парубки, а несчастные тщеславные ведьмочки.
«Лунная ночь на Днепре» Куинджи разрешает выбрать историю ночного полёта самому зрителю. Куинджи словно иллюстрирует какую-то одновременно и прекрасную, и трагическую, кристальную симфонию. В ней слышатся и вирши Шевченко «Садок вишневий коло хати», и хор украинского села: «Ніч така місячна, зоряна, ясная», и голос прогуливающегося Пушкина: «Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звёзды блещут». Словно могучий поток этих светлых гимнов украинской земле втянул силу, равную по мощности.
Достигнув пика славы, в расцвете сорокалетних сил, в 1882 году, Куинджи резко пресекает практику своих выставок — а значит, наотрез отказывается от вала деньжищ, которые притягивало его «раскрученное» имя. Почему? Что произошло? Сам Куинджи погодя признается своим друзьям: мол, почувствовал, что «теряет голос». Не хотел высокооплачиваемого позора? Хорошо, но почему? Из-за гордыни?
«Ужасно гордый» Куинджи остаток жизни — тридцать лет — проводит тихо, в трудах, в поисках новых составов для красок, более стойких к воздействию времени, в поисках новых выразительных художественных приёмов, в создании новых визуальных гимнов, которые покажет только узкому кругу друзей. «Очень гордый» Куинджи идёт в высокопрофессиональные подмастерья к своему цеху. Ух, какой «гордый» Куинджи — ищет советов у Менделеева и Петрушевского, у людей точных наук — чтобы совершенствовать изобразительные приёмы с помощью новых химических и физических открытий. «Страшно гордый» Куинджи, имея миллионы, живёт так аскетично, что по его смерти опись имущества не занимает и листа. «Невероятно гордый» Куинджи всю свою энергию «золотого мастера» живописи отдаёт обучению молодых художников. И не только энергию — Архип Иванович финансово их содержит, выручает, премии для самых талантливых учреждает. Есть трогательное свидетельство отеческого служения Куинджи своим ученикам, необычно деликатное свидетельство — картина Ивана Владимирова «На крыше. Куинджи кормит голубей».
Итак, откуда это у Куинджи такая смиренная «гордость»? Откуда корни? Воспитание лишениями? Сочувствие вольнослушателя? Детство чернорабочего? Священная мода на меценатство в православной империи? Полнота щедрости уроженца украинской южной степи? Эллинская мудрость в крови? Наставления игумена Дамаскина о взыскании Царства Небесного более славы мирской?
Вопросы остаются. Если Бог даст — мы получим на них ясные ответы, обязательно, но уже не здесь, на земле, а там, на другой родине Куинджи — горней родине.