Времена меняются, меняются авторитеты, акценты и приоритеты информационного пространства. А вот меняется ли человек, его духовные потребности? Когда совершенствуются информационные носители, — переходит ли количество потребляемой информации в качество? Зачем нужна классическая литература, что может она изменить в человеке?
Эти вопросы «Отрок» задал Ольге Седаковой — поэту и филологу, человеку, всей жизнью служащему мировой культуре.
Ольга Александровна Седакова (родилась в 1949 году в Москве) — русский поэт, прозаик, переводчик, филолог и этнограф. Кандидат филологических наук, почётный доктор богословия Европейского гуманитарного университета. С 1991 года преподаёт на кафедре теории и истории мировой культуры философского факультета МГУ, старший научный сотрудник Института истории и теории мировой культуры МГУ.
Ольга Александровна, какое место занимает книга в жизни современного человека?
Я ничего не могу сказать о «современном человеке» вообще. Среди наших современников есть совсем разные люди. Круг моего общения составляют люди, которые много прочли и не могут не читать. Среди них — и школьники, и студенты, и взрослые, и пожилые люди. И даже дети. Да, при всех разговорах о том, что детей не усадишь за книгу, я знаю таких, которых, как меня в детстве, от книги не оторвёшь. И стихи они читают, и наизусть заучивают... Бывает, что это от общего воздуха в семье, где хранят традицию общего чтения и обсуждения. А бывает — сам человек к этому тянется вопреки привычкам домашних.
Как Вам кажется, таких людей, как в Вашем кругу общения, много?
Наверное, меньше, чем других, — или даже значительно меньше. Но и сам круг чтения бывает разным. Я встречала людей, которые читают много, постоянно, но таких авторов — и русских, и переводных — о которых я даже не слышала.
Можно ли человеку привить любовь к литературе?
Увлечь чтением можно. Можно делиться собственным опытом чтения и понимания. Если у тебя самого, конечно, такой опыт есть. Интересное всегда привлекает.
В литературе может появляться новое, или она циклична в своём развитии?
Если бы надежды на новое и потребности в новом не было, все, кто берётся за писание, были бы просто безумцами. И слово «цикличность», и слово «развитие» в отношении литературы — и вообще искусства — не слишком уместны. Можно ли сказать, что от Пушкина до Льва Толстого, скажем, произошло какое-то развитие? Или от Шекспира до Пушкина? В истории искусства есть много потерь. Даже в одной писательской судьбе это так. Ранний Толстой и зрелый Толстой, например: что-то новое возникает, очень важное — но автор «Детства. Отрочества. Юности» уже ушёл. О каких-то «циклах» здесь и вообще говорить не приходится. Другое дело — то, что написано очень давно, баснословно давно, как Гомер, скажем, в совсем не известных людям позднейших эпох условиях, остаётся живым. Это чудо, вообще говоря. Мы можем беседовать с человеком, который жил сто или пятьсот или тысячи лет назад. Это особый дар искусства.
Нет ли у Вас ощущения, что между миром высокой культуры и внутренним миром неискушённого читателя нет моста — и нужны какие-то специальные «посреднические» усилия со стороны людей искусства для того, чтобы «перевести», заинтересовать, приобщить... Ведь Гомер, Вергилий, даже Данте — сегодня, кажется, их наследие — достояние избранных счастливцев.
Конечно. И наведением этих мостов, посредничеством, разъяснением себя культура постоянно занимается. С. С. Аверинцев назвал филологию «службой понимания». Не только Данте, уже Пушкин теперь требует большого комментария. Я в этом убедилась, преподавая на филологическом факультете! Сам словарь Пушкина — не словарь нашего современника.
Как блёстки талии твоей,
Зизи, кристалл души моей!
Что такое «кристалл»? Хрустальный кубок. Никто из моих слушателей этого не предполагал. И как же тогда они связывали образ тонкой талии с кристаллом?
Я вижу, что появляется много отличных комментированных изданий. Но дело не только в осведомлённости — в тех или других словах, деталях, приметах времени. Важнее передать умение «уходить в текст», открывать ему двери в себе. Это уже искусство. Сама я им вряд ли обладаю.
Cегодня молодые люди менее охотно читают классику, чем современных и популярных авторов. Кого из них советовали бы прочесть?
Из популярных? Не знаю. Сама я мало читаю популярных.
Современные технологии помогают в чтении книг или мешают? Электронные и аудиокниги — помощники в развитии литературы и её восприятия?
Я думаю, чем больше технологических возможностей, тем лучше. Аудиокнига — это такой подарок для многих, кто по разным причинам не может читать! Скольких людей я встречала, для которых эта возможность просто сделала жизнь выносимой и наполненной — больных, незрячих, одиноких.
А как это отразится на письме, мы ещё увидим.
Как отражается на общем культурном уровне доступность информации? Может ли количество знаний перейти в качество?
Нужно было бы сначала понять, что мы называем «знанием». Информация — это ещё не знание. Знание приобретается работой ума и сердца, тогда оно — твоё. Хотя информированность о положении вещей в мире тоже кое-что значит. Но в океане информации необходим какой-то навигатор. Впрочем, если человек чем-то увлекается, его начинает «вести»: из одной книги он находит отсылки в следующую, из одной темы — в другую. Есть некий ангел чтения.
Начитанность и общая эрудированность большего количества людей может стать предпосылкой для появления новой интеллигенции?
Не знаю. Бывает, одна прочитанная книга, одна фраза меняет жизнь человека. Я слышала, как в своё время эпиграф из Джона Донна в романе Хемингуэя «По ком звонит колокол»: «Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе», — изменил всю жизнь человека. Он стал по-другому думать и о себе, и о мире, и по-другому относиться к собственным поступкам. Теперь все проповеди Джона Донна переведены и изданы (я сама участвовала в этом издании, переводила его «Надгробное слово самому себе»). Но я не слышала, чтобы на кого-то это так подействовало, как на моего знакомого старика, который мне рассказал о своём озарении от слов про колокол.
Лично у Вас были такие книги, такие строки? Перевернувшие Вашу жизнь?
Очень много. Если не «перевернувшие», то изменившие. Есть известные стихи Рильке — правда, не о литературе, а о скульптуре: «Архаический торс Аполлона». Привожу в дословном переводе:
Здесь нет ни единой точки, которая тебя не видит.
Ты должен изменить свою жизнь.
Вот такое ощущение у меня вызывает каждая вещь, в стихах или прозе, которую я люблю. И даже без «должен»: жизнь уже изменяется, когда ты читаешь, например: «Сёстры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы...» (Мандельштам). Или:
Ветер — пенье
Кого и о чем?
Нетерпенье
Меча стать мячом. (Хлебников)
Первая вещь, которая так на меня подействовала, лет, наверное, в восемь-десять, это «Детство» Льва Толстого. Никто до него не умел так выражать быструю смену внутренних ощущений, почти невнятных, странных... И я увидела так собственную жизнь — и её ценность. Я поняла, что нельзя отказываться от этого ради плоских общих мест. Жизнь всегда говорит неожиданно.
Беседовал Александр Карпюк
Всё, и сразу
«Не так даю, как мир даёт»,
не так:
всё, и сразу, и без размышлений,
без требований благодарности или отчёта:
всё, и сразу.
Быстрей, чем падает молния,
поразительней,
чем всё, что вы видели и слышали и можете вообразить,
обширней шума морского,
голоса многих вод,
сильней, чем смерть,
крепче, чем ад.
Всё, и сразу.
И не кончится.
И никто не отнимет.
Дождь
— Дождь идёт,
а говорят, что Бога нет! —
говорила старуха из наших мест,
няня Варя.
Те, кто говорили, что Бога нет,
ставят теперь свечи,
заказывают молебны,
остерегаются иноверных.
Няня Варя лежит на кладбище,
а дождь идёт,
великий, обильный, неоглядный,
идёт, идёт,
ни к кому не стучится.
Sant Alessio. Roma*
Римские ласточки,
ласточки Авентина,
когда вы летите,
крепко зажмурившись
(о как давно я знаю,
что всё, что летит, ослепло —
и поэтому птицы говорят: Господи! —
как человек не может),
когда вы летите
неизвестно куда неизвестно откуда
мимо апельсиновых веток и пиний...
беглец возвращается в родительский дом,
в старый и глубокий, как вода в колодце.
Нет, не всё пропадёт,
не всё исчезнет.
Эта никчёмность,
эта никому-не-нужность,
это,
чего не узнают родная мать и невеста,
это не исчезает.
Как хорошо наконец.
Как хорошо, что всё,
чего так хотят, так просят
за что отдают
самое дорогое, —
что всё это, оказывается, совсем не нужно.
Не узнали — да и кто узнает?
Что осталось-то?
Язвы да кости,
Кости сухие, как в долине Иосафата.
* Sant Alessio. Roma (ит.) — базилика святого Алексия, человека Божия, в Риме.