Кто там в плаще гуляет пестром,
Сверля прохожих взглядом острым,
На черной дудочке свистя?
Господь, спаси мое дитя!
М. Цветаева

Мне подарили очень красивое издание Коэльо, и я опечалилась, потому что милые моему сердцу люди выбрали такой подарок…

От прочитанного когда-то «Алхимика» осталось у меня, мягко выражаясь, тяжелое чувство. Это было повествование, в котором замысловатый и псевдозначительный путь к большим деньгам и любовному хэппи-энду в духе женских журналов был почему-то классифицирован как жизнь духа.

И вот, похоже, пришло время читать этот красивый том, чтобы разобраться в феномене популярности Коэльо среди людей безоговорочно хороших, ищущих, творческих, исполненных благородных порывов.

Уверена, что есть у Коэльо и другие читатели, подобные ему самому: предельно беспринципные люди, желающие комфорта не только телу, но и духу, душа которых мокнет в мутной тепловатой водице вседозволенности, а книги Коэльо — что-то вроде пены для ванн. Есть наверняка и гордецы, которым импонирует, что Коэльо вроде бы приобщает их к некоей новой вере — и они вместе с автором оказываются современнее и умнее какого-то пыльного и устаревшего христианства.

Но почему попадаются в его сети милейшие люди?

Есть легеда о крысолове из Гаммельна, который избавил город от нашествия крыс, уведя их в реку под звуки дудочки. Когда же магистрат города отказался заплатить этому зловещему и таинственному умельцу, он так же загипнотизировал звуками своей дудочки всех детей города и так же их утопил. Поэтическое переложение этой легенды есть у Марины Цветаевой.

Коэльо разительно напоминает мне этого Крысолова.

Я не знаю других книг, которые были бы так очевидно похожи на медитативную, трансовую музыку. Автор наворачивает такие конструкции, что надо или захлопнуть книгу, или распроститься со своим рассудком на время чтения. Что значит фраза: «Я позабуду дороги, горы и поля, которые видела во сне, — и сны эти снились мне, только я об этом не знала»? Или: «Вселенная всегда помогает нам осуществить наши мечты, какими бы дурацкими они ни были, ибо это наши мечты, и только нам известно, чего стоило вымечтать их»? Или: «И я почувствовала свет Бога — или Богини, в которых не верила больше»?

Легко представить, как у читателя тяжелеют веки, и он, безвольно поматывая головой, уже послушно бредет за автором, потому что его богоподобный и глубоко возмущенный разум этого не вынес и лежит в обмороке.

Транс тем более глубок, что Коэльо щедро льет на читателя поток банальностей, общеизвестных вещей, на фоне которых легко пропихнуть в голову задремавшего человека самые дикие и несуразные выдумки автора.

«Где-то эта река соединяется с другой, потом с третей, и так до тех пор, пока все эти воды не перемешаются с морской водой».

Есть возражения? Возражений нет.

«Тот, кто страшится идти на риск, не ведает разочарований и краха иллюзий, не страдает — в отличие от тех, кто мечтает и стремится претворить мечту в явь».

Да, да, конечно.

«Любовь — это трудный путь, он либо вознесет тебя к небесам, либо ввергнет в преисподнюю». «Любовь легко воспламеняет женское сердце».

Трюизмом называется общеизвестная избитая истина, именно трюизмы составляют добрую половину текстов Коэльо. А дальше уже лихо закручено:

«Дева Мария была самой обычной женщиной. Она родила и других детей. В Писании сказано (ничего подобного не сказано! — И. Г.), что Иисус был старшим их троих братьев. Непорочное зачатие Иисуса имеет иной смысл: Мария начинает новую благодатную эру, открывает другой этап. Она космическая невеста, Земля, которая принимает небо и оплодотворяется им. И в этот миг, благодаря тому, что у Нее хватило отваги принять свою судьбу, Она дает возможность Богу сойти на землю. И превращается в Великую Мать».

Тут уж не только христианин задохнется от вранья и кощунства, тут любой невер и атеист должен застучать кулаком с возмущенным криком: «Что за бредятину, что за месиво из лжи о Священном Писании и древнегреческих Геи-земли и Урана-неба вы мне подсовываете, и что здесь делает вера эвенков в Великую Мать?»

Но кричать уже некому: все крепко спят и заглатывают то, над чем посмеялись бы, чем побрезговали бы, предложи им эти домыслы вне текста.

Книги Коэльо — дикий и дешевый коктейль из крепко перевранных упоминаний самых разных религий, из проповеди воззрений харизматических сект, из обходительности психоаналитика, призывающего раскрепоститься и отбросить страхи и чувство вины (его героиня раз восемь молится Богу, в Которого не верит(!), исключительно о том, чтобы ее второе я — закомплексованная «другая» — не мешала ей). И Дарвин с позитивистами не обойден вниманием: поведение группы обезьян — модель истории человечества.

А когда читаешь, как поспешно влюбленные друг в друга герои признаются друг другу в том, что у них уже было много любовников и что у них «с этим все в порядке», или о том, что ведьмы и первые христиане в равной мере мученики, а «в наши дни воины света сталкиваются кое с чем похуже смерти: их постепенно снедают стыд и унижение», поневоле вспомнишь грязную историю жизни нынешнего «учителя человечества» Коэльо.

Чем еще можно объяснить, что хорошие люди не отбрасывают с брезгливостью, а читают Коэльо? Вторая причина, мне думается, в том, что этот ловкий наперсточник без конца держит читателя в надежде, что вот-вот откроет подлинный, глубокий, не сточенный обыденностью смысл жизни, и даже не просто жизни, а Жизни с большой буквы: «жизнь вручила меня Жизни». Редко кто так много раз повторяет слово «любовь», редко кто так лихо трясет галактиками, именем Божиим, сладкой близостью тайны и новых открытий.

В его повести «На берегу Рио-Пьедра» нет даже сюжета или кофликта. Про страдания героини хочется сказать не вполне литературно, но единственно точно: «сопли в сахаре». Но, обнаружив пустоту под наперстком очередной главы, читатель ждет сияющего света Истины в следующей. И играет наперсточник Коэльо не на жадности человека до денег, а на жажде чудесной, неизмеримой глубины и полноты бытия.

Эта томительная надежда, это ожидание, что вот-вот она оправдается, позволяет не замечать обилия речевых и стилистических ляпов, пошлости, убожества автора. «Мы занимались любовью. Трижды напивались. Бродили по горам. Как следует уравновесили Милосердие и Строгость». Что из этих занятий милосердие, а что — строгость, скажите мне пожалуйста?! Из какого бухгалтерского отчета взяты слова: «Поцелуй стал итогом и суммой всех пережитых мною дней»? Как можно не подавиться фразой: «Но лучше всех разбирается в этом вопросе Пречистая Дева»?

Обучая молодых писателей, Горький советовал им перед зеркалом пробовать, возможны ли в принципе те выражения лица и позы, которые они описывают. В этой связи замечу, что Коэльо так не учили, иначе он не написал бы от имени героини, что ее слезы смешивались с водой реки, «катившейся перед нею». Для этого она или должна была плакать, как клоун, струйками, бьющими далеко вперед, или стать на четвереньки. Занятно, что в следующем абзаце героиня сетует на неудобную позу. А для того, чтобы почувствовать, что «у капель дождя на моих щеках другой вкус», надо иметь некую не свойственную людям длину языка и странно вести себя в присутствии возлюбленного.

Я читала эту на удивление низкопробную ахинею и пишу про нее, потому что играют с наперсточником Коэльо не «лохи», а люди, предчувствующие чудо и готовые обрадоваться таинственной, несоизмеримо большей их самих полноте Жизни.

Дорогие мои! Все, чего жаждет душа ваша, есть. Только по воде на самом деле ходили не «ацтекские жрецы», а Господь, апостол Петр, Мария Египетская. А если вы хотите таинственно прекрасных слов, непостижимых, до которых не дорастете во всю жизнь, но по Пути к которым вам откроются головокружительные горизонты и радость, читайте:

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин. 1, 1-5).