Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя.

Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю.

Пс. 120, 1.

Мне всегда хотелось осмыслить свою тягу к горам, понять, почему раз попав в поход, я неизлечимо заболел ими. Что в них такого особенного, что манит и зовет? Зачем снова и снова идти в горы? Чем больше думаю над этим, тем больше скапливается довольно разрозненных мыслей, и тем меньше остается надежды найти окончательный ответ.

Моисей общался с Богом на горе, там же получил скрижали Завета. Господь преобразился на горе. На гору Он уходил и тогда, когда искал места для уединенной молитвы. Гора в Священном Писании — образ отрешения от всего земного, место, где все лишнее осталось далеко внизу и ничто не мешает предстоять Богу.

В самом деле, попадая в горы, я попадаю в совершенно иной, удивительный мир, где повседневные заботы и попечения выглядят мелкими с высоты даже небольших гор. В горах вдруг совершенно иным, свежим взглядом можно увидеть собственную жизнь, осознать реальные масштабы, понять что важно, а что нет. Оказывается, чтобы прожить несколько недель, нужно не так много, все вмещается в рюкзак. Причем, чем меньшим количеством вещей я смогу обойтись — тем легче мне будет в походе. Сами условия похода, постоянное передвижение требуют постоянной собранности, можно сказать трезвения — в горах любая оплошность, любая халатность имеет гораздо больший вес и значение не только для меня, а и для тех, кто со мною в походе. Любая остановка ведет к расслаблению, и любое расслабление всегда сдерживает движение.

В таких особых условиях по-особому раскрывается человек. В горах сложно играть какую-то роль, носить маску. В походе можно обнаружить новые, глубокие грани — и хорошие, и не очень — даже в человеке, которого, казалось бы, хорошо знаешь. Отношения теплохладного знакомства после совместного похода уже невозможны: либо настоящая теплая дружба, либо намеренная холодная дистанция. Не только другие, но и я сам тоже становлюсь выпукло виден другим. Вдруг вылезает наружу все то, что хотелось бы спрятать. И если действительно хочешь побороть свои неприглядные качества, в горах приходится быть гораздо внимательнее и жестче к себе. Даже недолгое пребывание в горах может иметь заметное влияние на личность и характер человека.

С одной стороны, все нужное мне я могу унести с собой, спрятать в рюкзак. С другой стороны, в горах очень ясно понимаешь, как много есть не зависящих от меня факторов, влияющих на мой комфорт, мое здоровье, в конце концов, на мою жизнь: погода, ветер, сцепление подошвы с грунтом, крепость камней на склоне и т.д. Как много нужно ухищряться, чтобы не замерзнуть, не промокнуть, не заболеть. Как хрупок и беззащитен человек перед природой. Если я и царь природы — то жалкий, свергнутый, не имеющий власти над природой, жаждущий восстановления своего царства.

Красота гор не дружит со словами. Тщетно пытаться ее описать — о ней правдивее всего молчать. Пожалуй, наиболее желанны в походе те минуты, когда случается контакт с красотой, когда она ощутимо вливается внутрь, когда хочется восклицать от радости и включиться во всеобщее ликование о красоте сотворенного Богом мира — или скорбеть вместе со стенающей и мучающейся тварью. Но часто бывает и по-другому. Вижу, созерцаю удивительно красивые моменты, но только ум знает, что это красиво. Сердце остается глухо, не отзывается. Чудо проходит мимо, к нему не удается даже прикоснуться. Сердце оказывается слишком узким, запыленным и затуманенным, чтобы вместить его. Верю: это условия падшего мира и мое сердце падшего человека. Надеюсь увидеть и вместить всю красоту сотворенного мира тогда, когда будет Бог все во всем (1 Кор. 15, 28).

Человек, единственный из всего вещественного творения, создан по образу Бога и призван к общению с Ним. До грехопадения человек был сыном Богу, царственным священником для вещественного мира. Грех поломал эти радостные, творческие отношения с Творцом и тварью. Каждая душа по природе христианка, она тоскует по утраченному Небесному Отечеству. Не может она не тосковать и по утерянным отношениям с сотворенным миром, с природой — отечеством земным. Быть может, моя жажда красоты, жажда красоты гор и есть тоска по этим утраченным отношениям? А моменты прикосновения к красоте — прикосновение к этим отношениям? Не знаю, и вряд ли узнаю раньше, чем будут восстановлены отношения с Богом.

Чем больше хожу в горы, чем больше думаю о смысле этих походов, тем отчетливее понимаю, что все эти мысли вместе взятые не выражают и малой части той неосознанной тоски, что толкает меня в горы. Вряд ли когда-либо я найду окончательный ответ. Вряд ли когда-либо исчерпаю этот смысл. Новые мысли будут появляться, но к последней глубине понимания никогда не приближусь. И вряд ли когда-либо я разлюблю горы.