Из редакционной почты
У меня в школе был друг. И была в классе девочка, в которую все были влюблены. И мы с ним, конечно, тоже. Однажды утром, на первом уроке, выяснилось, что ее соседка по парте заболела. А на втором я схватил свою сумку и сел рядом с нею. И сидел с ней на всех уроках до конца дня! В это время мой друг прохлаждался один на нашей задней парте. После моего предательства мы не разговаривали целую неделю.
Спустя пару месяцев, когда заболел учитель физкультуры и вместо физры мы просто разбрелись по стадиону, гуляя, мой друг предложил ей сходить вместе к метро за мороженым и лимонадом. Они вернулись только к началу следующего урока. Это был двойной удар возмездия: первый — что она согласилась пойти и второй — что он предложил! Следующую неделю мы мучительно не разговаривали.
Сейчас многое изменилось, начиная с меня. Сегодня мне уже не хватит непосредственной смелости, чтобы занять освободившееся место рядом с той, которая мне нравится. А если его займет мой приятель, то у меня хватит лицемерия, чтобы картинно улыбаясь и вздыхая («что ж, такова жизнь…») отойти в сторонку. Обиды на него как признака живых чувств к человеку не будет.
Уже почти израходован запас искроментного пороха искренних чувств, непосредственности поступков, ранимости и высоты идеалов. Жизнь наша стала сложнее, и мы стали сложнее вместе с нею. Сложнее стали наши отношения с окружающими людьми, сложнее стали наши отношения к нравящимся нам девушкам, сложнее стали наши отношения друг с другом.
Я не знаю, где сейчас мой друг, не знаю, где сейчас та девушка. Казалось бы, теперь у нас нет причин выдерживать недельный карантин молчания… Но мы не разговариваем уже пятнадцать лет. Мы расстались после школы, и я не могу даже представить, какими они стали? Ведь если я раз пятнадцать изменился за это время, то, конечно, и они тоже!
Я оглядываюсь назад: все это было словно с другими людьми. Мы стали непоправимо сложнее, сложнее нам стало любить, сложнее стало дружить. Если бы я сегодня встретил ту девушку на улице — влюбился бы я в нее сейчас, как тогда? Как мальчишка? А если бы встретился заново со своим другом — захотел бы заводить дружбу?
Сергей
Мы живем в падшем мире. И вывихнутый сексуальный инстинкт — один из главных симптомов падения. На протяжении эпох мир скатывается все ниже. Одни модели общественного устройства сменяются другими, и каждый новый тип заключает в себе свои опасности; однако с тех пор, как пал Адам, «безжалостный дух вожделения» шествует по каждой улице и восседает, плотоядно ухмыляясь, на каждом углу.
«Аморальные» последствия мы пока оставим. В них тебе вообще впутываться не хочется. К воздержанию склонности у тебя нет. Значит, «дружба»? В нашем падшем мире «дружба», что должна бы связывать всех представителей рода человеческого, между мужчиной и женщиной фактически невозможна. Дьявол неистребимо изобретателен, а секс — его любимый трюк. Он в совершенстве умеет уловлять вас и через великодушные романтические или чувствительные мотивы, и через потребности более низменные и животные.
Эту самую «дружбу» опробовали неоднократно: практически всегда или одна сторона «сорвется», или другая. Позже, в зрелые годы, когда сексуальное влечение поостынет, дружба, пожалуй, и возможна. Вероятно, она случается между святыми. А в случае обычных людей это — большая редкость; да, два разума, что и впрямь родственны друг другу в первую очередь интеллектуально и духовно, могут по чистой случайности оказаться заключены в женском и мужском телах и все же могут пожелать и даже достичь «дружбы» абсолютно независимо от телесных отношений. Однако рассчитывать на это не стоит.
Вторая сторона неминуемо подведет его (или ее) — и «влюбится». Но на самом деле молодой человек «дружбы» вовсе не ищет, даже если уверяет в обратном. Ведь вокруг молодых людей полным-полно. А ищет он любви: невинной и в то же время, пожалуй, лишенной ответственности. «Увы, увы, почто любовь — греховна!» — пишет Джеффри Чосер. Если молодой человек — христианин, и понятие греха ему ведомо, он хочет знать, что же теперь с этим делать.
В западной культуре традиция романтической рыцарственности сильна до сих пор. Традиция эта идеализирует «любовь» — и в этом смысле может оказаться весьма благой, поскольку вбирает в себя куда больше, нежели телесное удовольствие, и подразумевает если не чистоту, то по крайней мере верность, а значит — самоотречение, «служение», честь и отвагу.
Слабость ее, конечно же, состоит в том, что возникла эта традиция как искусственная куртуазная игра, как способ наслаждаться любовью ради любви, безотносительно, а порой и вопреки браку. В центре ее стоял не Господь, но выдуманные кумиры — Любовь и Дама. Она по-прежнему склонна видеть в Даме своего рода путеводную звезду или божество, объект или причину благородного поведения. Это, разумеется, фальшь.
Женщина — такое же падшее существо, чья душа подвергается тем же опасностям. Но в сочетании и в гармонии с религией (как случилось давным-давно встарь, — прекрасное поклонение Пресвятой Деве, посредством которого Господь настолько очистил и облагородил нашу грубую мужскую природу и чувства и смягчил и расцветил нашу суровую, горькую религию) традиция эта может преисполниться и благородства, и величия.
Однако ж я все равно считаю, что в ней заключено немало опасностей. Во-первых, она не вполне истинна и не абсолютно «теоцентрична». Она мешает молодому человеку или, во всяком случае, мешала в прошлом, увидеть в женщинах то, что они суть на самом деле: сотоварищей по кораблекрушению, а не какие-то там путеводные звезды. (В результате, помимо всего прочего, разглядев истинное положение дел, молодой человек становится циником.) Заставляет позабыть об их желаниях, потребностях и искушениях. Насаждает раздутые представления об «истинной любви» как об огне, дарованном извне, как о постоянной экзальтации, не имеющей отношения ни к возрасту, ни к деторождению, ни к простой повседневной жизни, ни к воле и цели. (В результате, помимо всего прочего, молодые люди ищут «любви», способной обеспечить им тепло и уют в холодном мире без всяких усилий с их стороны; а закоренелые романтики не отступаются от поисков даже в грязи бракоразводных процессов.)
Сами женщины ко всему этому почти что и не причастны, хотя могут пользоваться языком романтической любви, раз уж он настолько прочно вошел во все наши идиомы. Сексуальный инстинкт делает женщин очень сочувственными и понимающими (разумеется, чем меньше испорченности, тем больше здесь бескорыстия), либо заставляет прицельно желать стать таковыми (или казаться таковыми), преисполняет готовности разделить по возможности все интересы молодого человека, к которому их влечет: от галстуков до религии.
Это не обязательно сознательное стремление обмануть, но чистой воды инстинкт: инстинкт существа зависимого, инстинкт помощницы, в избытке подогретый желанием и молодой кровью. Под влиянием этого импульса женщины на самом деле зачастую обретают интуицию и понимание поистине удивительные, даже в том, что касается предметов вне сферы их естественных интересов. Им дарована особая восприимчивость. Любому преподавателю это отлично известно. Как быстро умная женщина учится, перенимает его идеи, схватывает самую суть — и как (за редким исключением), отпустив руки наставника или утратив личный интерес к нему, дальше продвинуться уже не в силах.
Но таков их естественный путь к любви. Девушка, сама еще не сознавая, что происходит, уже, пожалуй, «влюбилась». Что для нее, не испорченной от природы, означает: она хочет стать матерью детей молодого человека, даже если сама она этого в полной мере и со всей отчетливостью не сознает. Вот тут-то все и начинается; а ежели события станут развиваться не так, как должно, то вреда и боли не оберешься.
Возможно, тебе доводилось встречать женщин, которые ветрены или откровенно распущены. Я имею в виду не просто кокетство — тренировочный бой в преддверии настоящего поединка, но женщин, которые слишком глупы, чтобы принимать всерьез даже любовь, или в самом деле настолько порочны, что наслаждаются своими «победами» и получают удовольствие, причиняя боль. Но все же это аномалии, хотя ложные теории, дурное воспитание и безнравственная мода могут их поддерживать.
При том, что в современных обстоятельствах положение женщины существенно изменилось, равно как и общепринятые представления о благопристойности, природный инстинкт у них остался тот же. У мужчины есть труд всей жизни, есть карьера (и друзья мужского пола), и все это способно пережить искушение «любви» (и переживает ведь, если у мужчины есть хоть сколько-то характера).
А девушка, даже та, что «экономически независима», как принято сегодня говорить, начинает практически сразу же думать о приданом и мечтать о собственном доме. И если она действительно влюблена, неудача и впрямь может обернуться для нее крушением всех надежд.
Если женщина не порочна, инстинктивно она склонна к моногамии. А вот мужчины — нет… И притворяться тут бесполезно. Не склонны — и все тут, во всяком случае, по своей животной природе. Моногамия (при том, что испокон веков она лежит в основе наших унаследованных идей) для нас, мужчин, часть этики, «явленной в откровении», в согласии с верой, но не с плотью. Каждый из нас без всякого вреда для здоровья может зачать, за отпущенные нам лет тридцать расцвета мужской силы, несколько сотен детей — с превеликим удовольствием для себя. Мир этот — пал, и нет в нем согласия между нашими телами, умами и душами.
Однако же суть падшего мира состоит в том, что лучшее достигается не через наслаждение, или же то, что называется «самореализацией»; но через самоотречение и страдание.
Верность в христианском браке это подразумевает: вот воистину великое самоусмирение. Ибо для христианина пути к отступлению нет. Брак может помочь освятить и направить к подобающему объекту его сексуальные устремления; благодатью своей может помочь ему в борьбе; но борьба остается. Удовлетворения брак не даст — так, как посредством регулярного питания можно отогнать от себя голод.
Брак сулит столько же трудностей в том, что касается чистоты, подобающей этому состоянию, сколь и подспорья. Ни один мужчина, сколь бы искренне он ни любил в юности свою нареченную невесту, не сохранил ей верность как жене в мыслях и на деле без сознательного целенаправленного усилия воли, без самоотречения.
Когда романтический ореол развеивается или просто слегка меркнет, молодые люди начинают думать, что совершили ошибку, и что истинную родную душу им еще предстоит отыскать. А истинной родной душой слишком часто оказывается первая же подвернувшаяся под руку привлекательная личность. Ктото, на ком они вполне могли бы жениться, с великой пользой для себя, если бы только… И вот вам развод — чтобы обеспечить «если бы только». И, конечно же, они, как правило, абсолютно правы: они и в самом деле совершили ошибку.
Только очень мудрый человек на закате своей жизни может разумно и здраво оценить, на ком именно из всех возможных кандидатур ему следовало жениться с наибольшей пользой для себя! Практически все браки, даже счастливые, — это ошибка: в том смысле, что практически наверняка оба партнера могли бы подыскать себе более подходящих спутников жизни. Но «истинная родная душа» — это тот или та, с кем тебя соединили узы брака. И сам ты практически не выбираешь: жизнь и обстоятельства сделали за тебя почти все (хотя если есть Господь, значит, это — Его орудия или Его волеизъявления).
Общеизвестно, что на самом-то деле счастливые браки встречаются куда чаще там, где у молодых людей «выбор» еще более ограничен родительским или семейным авторитетом, — главное, чтобы там действовала социальная этика простой, неромантичной ответственности и супружеской верности. Но даже в тех странах, где романтическая традиция затронула социальные устои настолько глубоко, чтобы люди поверили, будто выбор спутника жизни — это дело самих молодых людей и никого другого, — лишь редчайшая удача сводит вместе мужчину и женщину, которые в самом деле, как говорится, «суждены» друг другу и способны на любовь великую и удивительную.
Эта мысль ослепляет нас и сегодня, просто-таки за горло берет: на эту тему написаны бесчисленные стихи и истории; пожалуй, в общем и целом их куда больше, нежели такого рода случаев в реальной жизни (и однако же величайшие из этих произведений рассказывают нам не о счастливом браке великих влюбленных, но об их трагической разлуке, как если бы даже в этой сфере истинное благородство и красота в падшем мире скорее достигаются через «неудачи» и страдания). В такой вот великой и неотвратимой любви, зачастую — любви с первого взгляда, мы, как мне кажется, провидим образ брака таким, каким он был бы в мире непадшем. А здесь, в падшем мире, в проводники нам даны только благоразумие, мудрость (что в юности так редка, а в старости приходит слишком поздно), чистое сердце и верность усилием воли….
Из мрака моей жизни, пережив столько разочарований, передаю тебе тот единственный, исполненный величия дар, что только и должно любить на земле: Святое Причастие… В нем обретешь ты романтику, славу, честь, верность, и истинный путь всех своих земных любовей, и более того — Смерть: то, что в силу божественного парадокса обрывает жизнь и отбирает все и, тем не менее, заключает в себе вкус (или предвкушение), в котором — и только в нем — сохраняется все то, что ты ищешь в земных отношениях (любовь, верность, радость) — сохраняется и обретает всю полноту реальной и нетленной долговечности, — то, к чему стремятся все сердца.
Подготовил Алексей Забелин