Мысли на адыгейских горных тропах
Лёгкие и всем доступные горные прогулки по Адыгее и горному юго-востоку Краснодарского края — это целебный и энергетический десерт, резко увеличивающий возможность борьбы: всякой человеческой борьбы за добро в себе и вокруг себя. А потому со временем желание повторить поездку в горную Адыгею становится магнитящим и настоятельным.
Большинство гостей Адыгеи попадает в неё через Краснодар. А дороги от Краснодара в Адыгею лежат... Хотя они не лежат, они попросту перекинуты через Кубань. На одном берегу — Краснодар, на другом — уже дивные черкесские названия Тлюстенхабль, Бжегокай и посёлок, прямо и гордо называющийся Новая Адыгея.
Но нам не туда, нам дальше, к горам. И на этом пути мы из ближней к Краснодару Адыгеи скоро выедем, а потом въедем снова. Такова уж замысловато изогнутая картографическая конфигурация республики, напоминающая что-то глубоко анатомическое. Кстати, Адыгея уникальна тем, что граничит только с одним регионом — Краснодарским краем (скажем прямо: находится внутри него). Этакое таинственное сердце Западного Кавказа...
В русской литературе золотого её века, в классической мировой литературе, в основных исторических источниках Средних веков упоминание адыгейцев и Адыгеи найти мудрено. Однако, на самом деле, всё дело в правильном названии. Дело в том, что до ХХ века большая группа близкородственных народов, которые сейчас именуются адыгскими, обобщённо называлась в Турции и России черкесами (а ранее, в византийское и древнерусское время, адыги были известны нашим предкам под именами касогов и зихов). Да и сейчас героическое и романтическое понятие «черкесский» в быту используется не только в узком значении (относящихся к одному из адыгских народов — собственно черкесам, обитающим в Карачаево-Черкесии, ещё одной российской кавказской автономии), но и в широком смысле: по отношению к адыгейцам, кабардинцам и другим адыгским народам. Так что продукция сувенирных лавок Адыгеи культивирует, среди прочего, символы именно с черкесским колоритом.
Современная Адыгея — самая западная из семи национальных республик российского Кавказа. И притом «самая русская» и самая мирная из них — на пятьсот тысяч жителей приходится четыреста тысяч русских. Даже в адыгейской столице Майкопе свыше трёх четвертей населения — русские. Впрочем, если точнее, добрая половина здешних русских — потомки русско-украинских казачьих субэтносов: а они отличаются и от более северных россиян, и от любых жителей Украины.
А ведь всего двести лет назад адыги и черкесы были полноправными хозяевами и этой территории — да и большей части нынешнего Краснодарского края. Но их активное участие в Кавказской войне 1817–64 годов против России привело и к массовой гибели адыгских народов, и к массовому их выселению в Турцию: как насильственному, так и добровольному*. К слову, тюркизированных адыгских народов в Турции сейчас насчитывается свыше шести миллионов человек или 8 % населения (половина из которых — адыгейцы) — что в десятки раз больше, чем численность этих же народов на кавказской исторической родине. К черкесам по происхождению принадлежит и известнейший современный стамбульский писатель, лауреат Нобелевской премии Орхан Памук.
* Черкесы (адыгские народы) особо яростно сопротивлялись русскому завоеванию в 1859–64 годах, после сдачи в плен прежнего главы северокавказской войны за независимость, дагестанско-чеченского имама Шамиля. Но в итоге проиграли войну с русскими и черкесы. Некоторые историки считают уместным отделить российскую войну за Черкессию 1859–64 годов от Кавказской войны, в которой в 1817–59 годах основное сопротивление русским оказывали более восточные кавказские народы (Чечни и Дагестана).
Закваска
Русские в Адыгее — российском регионе номер один (код автомобильных номеров 01 Rus) — неизвестный и непривычный для нас субэтнос. Грандиозно отличие жизненной атмосферы казачьих мега-посёлков и некурортных городков Западного Кавказа, и тем паче горных курортов (Хаджох, Гуамка, Мезмай), от обычных украинских и русских сёл и райцентров даже самых чернозёмных областей. Не ведомая нам человеческая и краевая гордость, оптимизм, чувство перспективы — всё это там делает другими самые улицы и дома.
Улицы, кстати, феноменально чисты — Майкоп внешне если чем и поражает, так это немецкой чистотой тротуаров и даже парков. Дома и ограды советских времён во всём частном секторе очень массово покрыты с фасадных сторон декоративным кирпичом или сайдингом — что делает республику похожей на фотографии американского запада столетней давности.
А есть в здешних людях ещё и мощное подсознательное чувство пограничья с кавказским миром и лёгкой переплетённости со всем Кавказом — даже с самыми удалёнными отсюда его частями (одних армян тут живёт ненамного меньше, чем в Армении). Оно вызывает и у русских, и у представителей самого кавказского мира тайную взаимную конкуренцию. Это «чувство энергичного соседа» понуждает обе стороны к достижениям, к некоей «выставочности», к борьбе с ленью. Оно как бы заквашивает инертное тесто всех перечисленных народов.
В общем, речь идёт о типичной пограничной пассионарности — которая и есть главное отличие атмосферы Западного Кавказа даже от соседнего Дона, не говоря уже о более северных и западных местах. Это, конечно, не пассионарный взрыв и не воинственность иных соседних и близкородственных кавказских народов — а вполне мирная бытовая и транспортно-путешественническая энергичность.
Ведь бывает Юг и Восток созерцательный и выжидательный («за два года умрёт или ишак, или судья»), так сказать, «Восток Али-Бабы» — и это тоже очень хорошо. И преимущественно такова, например, соседняя и близкородственная адыгейцам Абхазия, да, пожалуй, и соседний Крым. Но есть и Юг и Восток изобретательный, неутомимый, открытый, как Шахерезада на пару с Аладдином — и вот кубанцы (любого славянского происхождения), адыгейцы, черкесы, здешние армяне в изрядной своей доле именно таковы.
К слову, здесь, и только здесь, в горных лесах имеется уникальный древний памятник трудолюбию и неутомимости, размноженный в количестве нескольких сотен, если не тысяч, и сохраняющийся три-четыре тысячи лет. Речь идёт о дольменах — крупных каменных сооружениях бронзового века, очевидно, сакрального, языческо-богоискательского предназначения.
И есть, наконец, положительные отличия из разряда «до смешного» — но тоже многое говорящие о крае. Плотность кисломолочных продуктов кубанского и адыгейского происхождения в несколько раз превышают таковую у продуктов украинского и центрально-российского разлива. Тамошняя четырёхпроцентная ряженка почти не льётся, словно наша «тридцатипроцентная» сметана. Неспроста, наверное, самым известным в Восточной Европе понятием с прилагательным «адыгейский» стал «сыр». Это вкуснейший аналог карпатского буца, действительно активно производящийся и продающийся близ этих родных для себя горных пастбищ.
И степная, и горная часть Адыгеи дают представление о том, какой бы могла быть вся Украина и вся Россия, если бы большинство из нас имело казачью ментальность. А стержень её с ХV века не изменился: беги от властей и богачей, не жди от них ничего, лучше собери единомышленников, и вы с Божией помощью сделаете всё сами. А также если бы наши власти не отпугивали иностранцев, а тратили бы силы на максимальную их инкорпорацию в наше общество. И тогда нам на глаза ежедневно попадались бы самые разнообразные примеры и для благожелательного заимствования всего ценного, и для позитивной конкуренции — в общем, для заквашивания нашего «теста». Проблемы-то у нас больше не с мигрантами, а с их отсутствием, вызванным нашим неумением воспринимать их так же, как себя.
Между прочим, слово Украина когда-то и означало буферную зону между тремя-четырьмя цивилизационными мирами. И она была успешной именно благодаря бурнейшей пограничной мультикультурности — вкупе с тем самым энергичным казачьим принципом (который является псалмопевческим и литургическим призывом: «не наде`йтеся на кня`зи, на сы`ны челове`ческия»). У нас, конечно, внутри страны таки осталось мощное цивилизационное пограничье, создающее полезное социальное «электричество». Но во многих смыслах мы уже гораздо менее украина, менее пассионарное порубежье, чем нынешний Западный Кавказ.
Вот за этим ощущением, за дрожащей, гудящей, стержневой, но совершенно мирной (!) пассионарностью, за неким социопсихологическим прозрением о нас самих — и надо ехать в Адыгею.
Гуамка
О горах вообще и о Кавказе в частности сказано, спето, нарисовано и сфотографировано очень много. Услышать оригинальное слово о завораживающей красоте высокогорий уже весьма сложно. Проще, кажется, съездить туда и увидеть всё своими глазами.
Поэтому сосредоточимся на том, что походы по горной Адыгее и ближайшему Апшеронскому району Краснодарского края дают посетителям помимо общеизвестных в отношении гор моментов — насыщенной тишины, умиротворения, отсутствия мелочности и суеты, схожести горных посёлков со Швейцарией, ощущения малости человека перед лицом... и так далее (хотя, конечно, и всего этого уже достаточно для полезной поездки).
Начнём с железной дороги в Гуамском ущелье. Это узкоколейка 1930-х годов, построенная для вывоза леса с лесоповалов — и она придаёт скально-лесистой теснине реки Курджипс особенное человеческое измерение. Тут рельсы с невообразимым количеством резких поворотов держатся на узкой полочке над белопенным шумящим каскадом водопадов — и под скальными навесами с отрицательным градиентом, уходящими на сотни метров вверх. Шпалы местами нависают над пустотой (грунт промыло). Скала в одном месте прорезана колеёй явно посредством взрывных работ. Через речки переброшены невероятные «альпийские» мостики. Обвал горы в одном месте срезал, искорёжил, вздыбил метров триста рельс.
Потрясающа и импрессия заброшенной станции Мезмай на этой железной дороге. Наконец, свои мысли вызывает неизбежное зарастание дороги и всего вокруг борщевиком Сосновского — эпидемическим и вызывающим ожоги крупным сорняком. Он был по глупости искусственно разнесён из первоначального эндемического ареала (каковым и были отчасти Адыгея и Черкессия — но только самые высокогорные луга, не ниже) в 1930-е годы. И теперь катастрофически плотно покрывает влажные предгорья: как Карпат, так и Западного Кавказа. Гуамка — так называется не только посёлок, в котором ущелье начинается, но и сама теснина в разговорной речи — поразительный памятник не только природы, но и кавказских качеств: неутомимости, пробивной силы, дерзновенности и даже безрассудства в хорошем смысле этих слов. Валяющийся в Курджипсе искорежённый вагон подчёркивает невероятную сложность всякой работы в абсолютно влажных горах — столь шумящих, подвижных, насыщенных тысячами ручьёв и рек (буквально каждые сто метров), над страшными стремнинами.
Но ведь работали. И даже лесоповалами не испортили местности (всё опять заросло молодым лесом: проблем с регенерацией деревьев на Западном Кавказе при здешнем влажно-тёплом климате пока нет). И ничем другим не испортили, а лишь подчеркнули красоту и величие этой глубокой горно-речной «улицы». И поныне тут с удовольствием работают — вагончик на небольшом участке Гуамской узкоколейки туристов возит и сейчас.
Но лучше не ехать в нём, а пройти этот путь пешком. Постоять в ущелье, прогуляться в загадочный холмистый посёлок Мезмай — и поразиться здешнему осторожному природно-цивилизационному симбиозу.
Хаджох, Лаго-Наки, Фишт
Посёлок Хаджох — официально именующийся посёлком Каменномостским, но больше известный по названию прежнего черкесского аула — с его невероятной тесниной реки Белой, водопадами реки Руфабго, каньоном реки Мешоко и десятком иных дивных созданий природы — представляет собой точку фокусировки всего горно-адыгейского и одновременно казачьего.
Тут природа не просто радует — она знакомит нас с божественной щедростью. На нескольких квадратных километрах рассыпано невероятное количество горных чудес: они совершенно неистощимы и разнообразны.
Лаго-Наки — это горное плато (яйла, если говорить по-крымски), волнистое на высотах 1800–2000 метров. Но если в Крыму все яйлы — шириной один-три километра, — то Лаго-Наки имеет площадь не менее, чем 20×20 километров. На плато нет непрерывных затяжных наборов высоты, а к началам маршрутов, на высоты свыше полутора километров, ведут асфальтированные автодороги, что очень удобно для походов с детьми.
И вот уже вокруг нас — акварельные альпийские луга с травой по плечи. Тропы приводят к озеру Псенодах с неподвижной прозрачной водой, в которой отражаются скальники и ледники гор Оштен и Пшеха-Су. Это неимоверная строгая северная красота. И дальше — всё те же высокотравные, за горизонт уходящие красоты.
При лицезрении их мысли на переходах становятся чёткими, выпуклыми, объёмными — лишние эмоции улетучиваются, заменяются туристическим вниманием и самоконтролем. Изюминка за изюминкой: снеговые языки на склонах среди знойного лета, ветровые перевалы, редкие встречные всадники, уютная огромная поляна под могучей скалой Фишт, увенчанной низколежащим вечным ледником — а потом стремительный Весёлый Спуск, джунгли реки Шахе и, наконец, знойные субтропики Дагомыса, Сочи; вот и Чёрное море. Это калейдоскоп, который включает в себя ряд противоположностей. Скажем, часть «сосновых» видов на Фиште и скальных склонов на Лаго-Наки напоминают Сибирь, если не Исландию. А на озере Псенодах ночью в августе температура опускается до нуля, и озеро подмерзает. В то же время, знойным окрестностям Сочи летом недалеко до Средиземноморья. А ведь между этими двумя пунктами лишь несколько дней медленного пешего пути. Товары в магазинчик приюта под Фиштом регулярно забрасываются сочинским вертолётом.
Кстати, опять же, именно изобретательность и неутомимость западнокавказских граждан создала такое чудо, как туристический микро-магазинчик в самой середине высокогорного скального заповедника, не имеющего и намёка на автодороги. А ведь он позволяет нести существенно меньше круп, консервов — да и мысль об имеющемся там пиве изрядно помогает идти к Фишту. Почему же наши соотечественники и в мечтах не держат открывать неприметные миниатюрные торговые пункты с вертолётной доставкой (и увозом мусора, что немаловажно) на карпатском Черногорском хребте или на полонине Боржава, в середине Чернореченского каньона Крыма? Вопрос риторический.
Калейдоскоп видов Лаго-Наки и окрестностей Фишта, живая энергия рек Белая и Курджипс, появляющихся на маршруте многократно в разных обличьях, походное рабочее напряжение — всё это работает как своего рода подзавод силы воли вкупе с мозговой вентиляцией, помноженные на эстетическое удовольствие. Наверное, потому добрых и неленивых людей здесь особенно много, с ними нельзя не встретиться, некоторым их свойствам хочется благодарно подражать. Наконец, сюда хочется возвращаться — с чего мы и начинали наш очерк.