Кто хоть раз побывал на Афоне, смотрит на мир другими глазами. Не измениться, уехать с Афона прежним — невозможно.
На Афоне все родное, домашнее, православное. Очень ярко мне удалось это прочувствовать во время крестного хода. В нашем расцерковленном мире крестный ход, выход за родные стены храма — это всегда вопрос, вызов во внешний мир, всегда шаг на сцену под софиты, где тебя может разглядывать кто угодно. Крестный ход всегда превращается в демонстрацию. На Афоне же нет празднолюбопытных. Все православные, и все знают, зачем они здесь. А если неправославный и добрался до Афона, то он как минимум полон уважения к Православию. Мы вместе шли просто помолиться именно на том месте, где сожгли отказавшихся принять католичество монахов. Ни толчеи, ни давки, ни наматывания кругов, ни чужих взглядов сбоку. Мы шли не доказывать что-то кому-то, мы шли помолиться. Это было настолько естественно и уютно, что казалось мы шли в домашних тапочках.
Святость на Афоне — норма жизни. Не чудо и не удивительное событие, выходящее за рамки обыденности. В монастыре Григориат в кладбищенском храме постоянно ощутимо явственное благоухание, идущее из костницы под храмом. В костнице — останки монахов, живших и скончавшихся в монастыре. Никто не ищет среди останков именно те, что благоухают. Никто не удивляется чуду.
Что чуть ли не сразу бросается в глаза — это грандиозность культурной традиции на Афоне. Огромное количество уникальной древней архитектуры, средневековых росписей и икон, старых книг и одежды, огромное количество освященных вековым существованием богослужебных особенностей, свойственных только афонским монастырям, освещение свечами и лампадами, отсутствие электричества во многих монастырских зданиях — и все это не музейные экспонаты, но актуальная жизнь. Керосинки, эти машинки времени, зажигают по вечерам не для того, чтобы создать антураж девятнадцатого века, а потому, что это единственный предусмотренный способ освещения. Невольно появляется ощущение, будто участвуешь в съемках «Клуба кинопутешественников» или какого-то фильма «National Geographic». Можно было бы провести электричество. Но у афонских монахов настолько трепетное отношение к традиции, что без особой нужды никто ее ломать не будет. И не в керосинках дело, а в ощущении, что Православие превосходит нас, мы не владеем им, нам просто выпала честь и радость жить в нем и сберегать его.
Поразительна осведомленность афонских монахов о дальних странах, святых чужих народов, современных событиях, политике, культуре и т.д. Мне всегда казалось, что афонские монахи запретами и строгим регламентированием посещения полуострова отгородились от внешнего мира, создали свою отдельную православную планету и спрятались на ней от всего внешнего, чтобы остаться только с Богом. Но на самом деле многие читают новинки христианской мысли, живо интересуются происходящим на Земле. Более того, многие афониты хотят как-то влиять на внешний мир: писать книги и статьи, надиктовывать проповеди, вести полемику с живущими там, в миру. Мне это так и осталось непонятно. Может быть, вдали от мира монахи изучают его как бы извне, не погружаясь в страсти нашего мира, и своим незамутненным умом они способны ясно отделять добро от зла? А может, интерес ко внешнему миру бывает разный: кто-то интересуется политикой, а кто-то, не будучи русским, знает о русских святых значительно больше меня.
Удаленный скит одного из монастырей. Четыре насельника, три храма. Развалины, трещины, пыль, свалки, крысы. Скит больше напоминает руины средневекового замка. Один из храмов вот-вот рухнет. Но монахи явно не обеспокоены приведением всего в полный порядок. Трудятся по три-четыре часа в день, остальное время молятся, читают, совершают богослужение. Ежедневно служат Литургию. Говорят, что, пока не начали служить Литургию каждый день, постоянно испытывали проблемы с доставкой еды и других нужных вещей. Теперь же все появляется в нужное время, недостатка ни в чем не бывает. На фоне разрухи такая настоящая монашеская сосредоточенность жизни на молитве — единственный способ выжить. Один из паломников кратко сказал: «Да, чтобы жить тут, нужно уметь молиться».
Время на Афоне другое. Вязкое, как бы застывшее. Может, от обилия впечатлений, может, от постоянного пересчета с византийского времени на обычное. А может, и вправду, как говорят опытные паломники, — это духовный феномен. В любом случае, ощущение времени меняется сильно, времени становится значительно больше.
Бродить по заброшенным кельям и коридорам — как будто ходить по кладбищу. Даже интересней. На кладбище обычно более-менее одинаково: крест и могила всех выравнивают. Кельи же разнятся по времени оставления, степени запущенности, набору предметов, что остались. Каждая келья — как будто могила, мертвое свидетельство живого прошлого. Но смотреть на это совсем не грустно. Ведь жизнь монаха не в этом, и смерть — не в исчезновении. Просто переселение из одной кельи в другую. В этом, кажется, убеждает даже то, что в оставленных кельях порядок, ничего не разбросано просто так. Нет книг и икон, только старая мебель, посуда, печи, одежда. Словно кто-то забрал все самое нужное, навел порядок и переселился в другое место.
Самое ценное и самое дорогое, что привозишь с Афона, — это память о встречах с людьми, особенно с афонскими монахами. Но эта память не только ценна, но и очень лична, ее не хочется извлекать на всеобщее обозрение. И хотя святость тиха и не ищет с кем поболтать, верю, что каждый с Афона привозит память о таких встречах. Афон сегодня — место, где есть живая святость. Верю, что Божия Матерь не отпустит ни одного паломника без воодушевляющей и укрепляющей встречи со святостью. Кто-то увезет с собой слова, над которыми будет думать всю жизнь, потому что особую силу этим словам придает личность сказавшего. Кто-то не забудет искренней любви и теплоты. Кто-то будет помнить невыразимое чувство, которое испытываешь от близости к человеку, когда неважно, что он говорит, когда можно просто смотреть на него и купаться в лучах его святости.
Текст и фото: иеродиакон Савва (Гамалий)
