что искала Мэри Кассат

Чувство противоречия — стержень и двигатель, сотворивший американскую цивилизацию и продолжающий её творить. В этом смысле художница Мэри Кассат (1844–1926) была характернейшей американкой. Чувство противоречия пронизывает и её биографию, и даже, отчасти, атмосферу её картин.

В повозке. 1881 год.

Девушка из Золотого Треугольника

Золотой Треугольник — так называют полуостров-стрелку при слиянии рек в Питсбурге, штат Пенсильвания. Звонкий эпитет связан с тем, что тут с давних пор расположен элитный банковский и биржевой центр — и с двадцатого века Золотой Треугольник выглядит как лес небоскрёбов.

В середине же века девятнадцатого, когда Питсбург только отстраивался после разрушительного пожара, всё было, конечно, скромнее. Но всё равно полуостров был и тогда «золотым». В частности, здесь тогда трудился стремительно богатевший биржевой игрок, женатый на дочери не менее богатого банкира — мистер Кассат. Именно здесь, на вилле под Питсбургом, родились семеро детей успешного предпринимателя; среди них — дочка Мэри Кассат.

В некоторых русских изданиях фамилию художницы записывают по нормам английской фонетики: Кэссет. Однако это неверно. Во многих английских словарях специально указано: «Сassatt, произносится Ka-saht». Дело в том, что предки отца Мэри были французскими колонистами, их фамилия исконно писалась Сossart. Со временем в Америке французский род англизировался, фамилию стали читать по правилам английского языка. А затем представители рода Сossart поменяли древнее написание фамилии на фонетическую запись разговорного английского звучания: Сassatt.

В дальнейшем мистер Кассат основал свой банк, и семья зажила ещё более богато — в одном из лучших особняков в Филадельфии, столице штата Пенсильвания. Разумеется, у детей банкира были многочисленные гувернантки, к ним приходили лучшие филадельфийские учителя. А с десятилетнего возраста Мэри в течение пяти летних сезонов объездила всю Европу, посетив практически все её основные достопримечательности.

Завтрак в постели. 1897 год.

Там и случилось то, что определило её судьбу: одиннадцатилетняя дочка пенсильванского миллионера в Париже побывала на ежегодной парижской выставке живописи, где увидела картины Энгра, Курбе, Делакруа. И девочка буквально заболела живописью. Узнав, что в Филадельфии, где она живёт, работает одна из лучших в Америке Академий искусств, она решительно просит у родителей разрешения поступить в этот вуз — чтобы стать художницей «и этим жить; во всех смыслах такой сентенции».

Вот тут-то маленький человек, у которого доселе не было неисполняемых желаний, и столкнулся с первым — и главным — страданием своей жизни. Родители, родственники, знакомые, даже сверстницы-подружки, мягко говоря, сочли Мэри сумасшедшей. Ведь дело происходило в конце 1850-х, когда женщины ещё мало где самостоятельно зарабатывали ремеслом на жизнь — к тому же, Мэри жила в пуританской и зажато-консервативной (на то время) Америке, да ещё и в богатых кругах высшего света.

Скандалы сопровождались нотациями от всех окружающих, и все они сводились к одному: «Тебе, Мэри, надо не красками весь день пачкаться и не с потными студентами в аудиториях сидеть — а утончать вкус, подбирать изящные платья, причёски, украшения и умные изречения, чтобы всем этим увлечь самого состоятельного жениха. И вообще, тебе нужно соответствовать своей среде, своей эпохе и, главное, своему предназначению — первой невесты штата, а потом матери будущих миллионеров».

На примерно такие доводы девочка возражала с позиций, как мы бы сейчас сказали, феминистических. Но сочувствия не находила ни в ком.

Няня, читающая девочке. 1895 год.

Девушка-воин

Другой подросток сдался бы, пошёл бы на компромисс — или на побег, пассивный бунт. Но Мэри была американка: предприимчивая и волевая, а главное, как многие её соотечественники, твёрдо уверенная (может быть, и слишком) в своей правоте, в своём праве выбора. Кстати, уже через два года после описываемых событий эта уверенность разных групп её соотечественников в своей правоте чуть не привела США к гибели — началась Гражданская война между Севером и Югом.

Своего рода войну между старым и новым выиграла и «северянка» Мэри Кассат. Отца и близких она в конце концов убедила. И в возрасте всего пятнадцати лет подготовилась с нанятым преподавателем живописи и графики к поступлению в Филадельфийскую Академию искусств. Вуз взял столь юную студентку — специально отметив, что принимает её не столько за щедрый взнос её отца, сколько за несомненный талант самой девушки.

Когда началась упомянутая четырёхлетняя война — а основные боевые действия проходили в соседнем с Пенсильванией штате Виргиния, — отец Мэри отправил всю семью в более отдалённый на север штат (отец, как и все предприниматели Севера, участвовал в финансировании армии северян и опасался в случае поражения за жизнь своих близких). Но юную Мэри никому не удалось уговорить уехать и прервать обучение — хоть оно и совершалось теперь от случая к случаю, с большими перерывами и сложностями. Девушка отказывалась даже уехать в Европу, которую так полюбила и в которую так рвалась все предыдущие годы. Такой уж она была боец! Да и патриотизм американки-"северянки" не позволял Мэри покинуть родину в трудную минуту.

Лидия, сидящая в саду с собачкой. 1880 год.

Но всё-таки образование в тогдашней Филадельфийской Академии было слишком невысокого уровня, медлительное и сухое. Студенты, по преимуществу, занимались срисовыванием скульптур и набивших оскомину гладких академических пейзажей и аллегорий. А ведь Мэри ещё подростком успела увидеть во Франции зарождающуюся пленэрную школу, рисование пейзажей и жанровых работ с натуры. Девушка всем сердцем тянулась именно к такой технике и такой учёбе — но наставников подобного рода, кроме Франции, нигде ещё не было.

И потому, как только Гражданская война в США завершилась победой Севера, обе части распавшейся было страны воссоединились и правда «северян» возобладала — Мэри уезжает. Вопреки мнению отца двадцатидвухлетняя американка меняет свою первую родину на вторую — Францию.

Победы и поражения бунтовщицы

Этот 1866 год явился важнейшей вехой в жизни Мэри Кассат ещё по одной причине. Перед отъездом в Париж после очередной серии споров на тему призвания женщины её круга Мэри объявила о своём решении — не выходить замуж, не иметь детей до конца жизни, уйти в живопись как в своего рода монашество. Конечно, в юном возрасте многие девушки высказывают такие протестные постулаты. Но не многие их потом в точности соблюдают. Принятый в юности обет Мэри Кассат твёрдо пронесла сквозь всю свою жизнь.

А жизнь её в молодости была трудной — и особенно грустно, что не по объективным причинам (скажем, бедность или болезни), а потому, что ей долго и сильно мешали те, кто мог бы очень помочь. Для начала, во Францию отец отпустил её с матерью и сестрой в качестве сопровождающих — в полной уверенности, что девушка быстро образумится (в его понимании это означало: замечтает о женихе). Однако шёл год за годом, а Мэри всё сидела в Лувре и копировала великие картины, нанимала преподавателей парижской Школы изящных искусств (в саму школу женщин на обучение ещё не принимали).

Мать Мэри, оторванная из-за дочки от мужа, начала ездить к нему в Америку — при этом она под страхом полного лишения денег забирала Мэри и надолго прерывала её учёбу. Через четыре года разразилась война Франции с Германией 1870-1871 годов, а затем была образована Парижская коммуна — и Мэри вынуждена была вернуться на родину, оторвавшись от занятий на целых два года.

Настало время твёрдо потребовать у родителей самостоятельной жизни. Отец после серии очередных споров согласился с «бунтовщицей», но с условием: он будет по минимуму оплачивать только счета Мэри за жильё, еду, одежду, транспорт и подобные основные потребности. Покупку материалов для живописи он финансировать категорически отказался. Между тем, живопись, да ещё и в пору обучения — это всегда огромные расходы. А картины Мэри пока никто не покупает: она рисует в духе импрессионистов, совсем на ту пору не признанных, «отверженных» официальным искусством.

И всё-таки Мэри второй раз «уезжает в искусство» — в Париж. И на этот раз в знак полного разрыва и протеста меняет своё американское гражданство — на французское.

Дальнейшая история её жизни отчасти схожа с судьбами других импрессионистов. Десятилетие полунищеты, непризнания. Портретирование редких заказчиков — чтобы хотя бы купить краски и холст. Знакомство с Дега, Ренуаром, Мане и другими мэтрами направления, дружба с импрессионисткой Бертой Моризо. Всплеск интереса к импрессионистам, в том числе и к Мэри, пополярность её картин, слава и успех. Выход за пределы импрессионизма: эксперименты с элементами классической японской гравюры и египетского файюмского портрета (который был предтечей православной византийской иконописи). После получения наследства — покупка поместья, старинного замка во французской провинции и творчески насыщенная старость в нём, которой не помешало даже снижение зрения почти до полной слепоты.

Однако были в её «импрессионистской» судьбе и особенности — как по линии «женской» (она боролась за наделение женщин избирательным правом), так и по линии «американской» (Мэри любила технические новшества и первой в стране вводила их в своём поместье и ближних к нему посёлках).

Обратная сторона протеста

Самое же поразительное в художнице Мэри Кассат — это тема абсолютного большинства её зрелых работ. А рисовала она почти исключительно женщин в бытовых занятиях или матерей с детьми!

Стоит только посмотреть на лица, на подбор красок, на саму атмосферу её работ (а для импрессиониста охватывающее зрителя неуловимое впечатление и есть основа картины) — и становится ясно, что её героини-женщины — тоскуют. Одни грустны, похоже, от серьёзных невзгод. Другим, скорее, просто скучно. Третьи явно замучены именно реализацией своего женского и материнского предназначения. А четвёртые держат себя уверенно, или даже и смеются — но чувствуется, как им в душе порой и пусто, и холодно, и страшно.

«Каждое впечатление служит дверью», — говорит классическая аксиома импрессионизма. Impression картин Мэри Кассат заставляет вспомнить о тех дверях, о которых возглашается перед Символом веры на литургии — дверях храма. Вспомнить в том смысле, что эти двери, похоже, для души Мэри Кассат остались закрытыми, увы. Но зато как ярко она сумела выразить тоску по ним — тоску подсознательно богоискательскую, тоску предрелигиозную.

Точнее, она взяла один оттенок чёрного спектра той пустоты, которую рано или поздно обнаруживает каждый малорелигиозный человек. Она отразила обнаружение женщиной духовной недостаточности одной лишь реализации женского и материнского призвания, пусть даже в сочетании с окружающим достатком, любовью, миром, стабильностью. Но без религиозной подосновы или, так сказать, надосновы, без какого-то внемирного стержня даже такое полное житейское счастье недостаточно, и печать этой недостаточности несут в себе все её героини.

Дочь миллионера Мэри Кассат, несмотря на всё обволакивавшее её с детства мещанское благополучие, эту тоску рано и остро почувствовала. И сумела невероятной, поистине американской, силой воли не заглушить, а развить чувство опасности такого положения, тревоги, потребности найти духовный стержень. Она не нашла решения своего вопроса — её протестантская родина и воспитание не дали ей детского доверия к земным Церквам, не возникло оно и потом. Вместо этого девушка-боец приняла за необходимый духовный стержень искусство, живопись — и потому приняла вполне религиозный обет ради полного слияния с искусством.

Но и искусства для жизни духа недостаточно — она поняла это, что очень хорошо видно по её горестным переживаниям двух последних десятилетий жизни. И потому в целом атмосфера личности и атмосфера картин американки Мэри Кассат — столь решительно искавшей, но так и не нашедшей Истины — является одним из самых поучительных и знаменательных примеров западной культуры.