Париж — в душу каждого подростка на земле — врывается. С рекомендательным письмом от д'Артаньяна, в котором дерзкая просьба — принять Париж в лучшие друзья по жизни. Отказывать мушкетёрскому обаянию Парижа бессмысленно — все его призывы находят в нашем сердце искренний отклик, и мы дружно подхватываем: «Один за всех и все за одного!»
Чуть мы взрослеем — и Париж начинает заходы поизощрённее. Барышень манит вернисажами сюрреалистов и показами высокой моды. Юношей тревожит свободомыслием и воспламеняет либо революциями, либо — Мулен Ружами. Уже не только сердце, но и ум покоряется Парижу. Последняя стадия этого процесса — когда целью жизни становится единственное — покорить парижскую публику. Так сказать, глаз за глаз!
Но если Бог удостаивает взглядом мудрости — тогда всё, что манило яркими красками вначале, открывается в новом, глубинном и более прекрасном свете. Мне повезло — я встретила мудрых людей, которые увидели Париж не с высоты человеческого честолюбия, размером с Эйфелеву башню. Они сподобились увидеть Париж с высоты более важной для настоящей любви к этому городу — с высоты Божьего замысла о Париже.
Поэты видят сквозь века
В библиотеке имени Вернадского есть картографический зал — щедрый приют для студентов-географов. Все его стены заставлены аппетитными книгами о городах и весях. Инстинктивно тянусь за корешком, на котором написано: «Париж». Сборник очерков о Париже, перевод с французского, 1964 год. Каждая страница — откровение о городе. Такой Париж не встретишь ни в кино, ни в художественной литературе, ни в теленовостях.
«Святой Марсель, бывший епископом Парижа около 400 года, избавил город от дракона, устроившего себе логово в могиле одной дамы лёгкого поведения. Святой бесстрашно двинулся навстречу чудищу, трижды ударил его по голове епископским посохом и, затянув на шее свою епитрахиль, сказал: „Отправляйся в пустыню или бросайся в море“. Ещё долго в день памяти о деянии Марселя верующие носили сплетённого из ивы дракона, а ребятишки швыряли в его нутро пирожки для раздачи недужным в больнице Отель-Дье».
Авторы сборника — я уверена — настоящие поэты Парижа, по совместительству оказавшиеся докторами исторических наук. Поэтому научные факты своей точностью не заглушили поэтичную многозначительность легенд. Поэты от истории поведали самый главный код, передали правду о тайне, главный ключ к Парижу. Но, словно бесшабашный Буратино, я, насладившись приятной встречей, тут же призабыла о ней.
Туристы видят сквозь солнечные очки
Туристическая реклама способна превращать в дешёвую попсу самые тонкие, нетривиальные вещи. Растиражированные фотографиями и сувенирами шедевры архитектуры уже не смогут заставить сердце трепетать при первой встрече. Телевидение ворует у нас свежесть восприятия. Мне представлялось, что сегодня ехать в Париж, чтобы воочию узреть музей мадам Помпадур или Эйфелев гимн металлу — это всё равно, что бежать на концерт к смазливому кумиру MTV. Скука.
Я в Париж — не влюблюсь! Таков был главный мой настрой перед командировкой в Париж. «Какая ты счастливая — в Париже побываешь!» — эти возгласы родственников меня просто-таки обижали.
Ехала я в составе съёмочной группы, снимать документальный фильм о нашей землячке, молодой саксофонистке Веронике Кожухаровой. В Париже она брала мастер-классы у самого Клода Делянгла — всемирно известного педагога по классическому саксофону.
Поэтому Париж, прежде всего, был для меня не более чем роскошная съёмочная площадка. Точки съёмки были отобраны задолго до отъезда, по фотографиям и картам: холмы Монмартра, панорама Парижа глазами задумчивой горгульи на высотных ярусах Нотр-Дама, Триумфальна арка, бульвар Капуцинок. Для детей интернета сегодня всё запросто!
Но, конечно же, главным вопросом стоял вопрос организационный: а кто нам разрешит съёмки на фоне всех этих шедевров? Ведь на Украине и в России, чтобы выставить профессиональную видеокамеру в людном месте, нужны предварительные договорённости чуть ли не с Президентом. С кем нужно договариваться о съёмках на Елисейских Полях?
Тревогу рассеял Париж. Люди с видеоаппаратурой у него не вызывали ни подозрения, ни раздражения. Напротив — Париж с удовольствием позировал, сам предлагал разные ракурсы, которые не сыщешь в туристических проспектах. Профессионально не замечали видеокамер вальяжные парижане. Не отрывались понапрасну от своих завтраков посетители кафе. Равнодушно косили мимо объектива парижские коты на вездесущих цветочных балкончиках.
Именитый Клод Делянгл без лишних церемоний разрешил нам снимать в Парижской консерватории. Даже Патрик Сельмер, владелец фабрики саксофонов Selmer (большинство саксофонистов считают, что эта фирма выпускает лучшие инструменты) — запросто пустил во святая святых. Мы отсняли весь процесс изготовления саксофонов на его производстве!
Доступность для съёмок была главным культурным шоком в Париже! Без всяких договорённостей нашу съёмочную группу пропустили «наверх» к нотрдамской горгулье. Моё сердце напрасно трепыхалось — нас никто не остановил даже в парижском метро! (Советую не экспериментировать даже с фотоаппаратом ни в одной подземке СНГ).
Одуревши от неслыханной вседозволенности, мы зачем-то залезли с камерой в авангардный фонтан Стравинского, когда там проводилась чистка дна. Снимайте, снимайте, дети мои, — вроде бы подначивал сам Париж, подставляя под камеру свои уникальные виды. А в чём ещё может быть смысл жизни такого красавчика и щёголя?
...Однажды в метро мы увидели настоящую парижанку — словно кадр из французского фильма. Дело в том, что центр Парижа притягивает своим чудесным магнитом все возможные лица мира. На окраине — преобладают смуглые, мулатские типажи. В метро — там вообще одни негры... Поэтому элегантная белокожая девушка с мечтательно-грустными глазами сразу восхитила наш интерес. Европеец с французским типажом — вещь в Париже раритетная. Вот мы, например, нашли под землёй...
Но если коренные парижане настойчиво выхолащиваются, то камни этого города сохраняются очень хорошо. Каждый век Париж что-то строит, вдохновлённый перспективами будущего. Только новое не разрушает старое (как в Киеве, например). Напротив — Париж умеет со вкусом сочетать разные стили и хранить всё, даже пыль вчерашнего дня. Будто вместе с грязью в трещинках может сохраниться что-то очень важное. Мусор в парижском метро — и тот убирают не сразу (глубоко внизу киевские уклады держатся на высоте!).
Православие видит глазами святых
Вернувшись в Киев, я впервые в жизни по-настоящему захотела побывать в Париже. И я отчётливо вспомнила позабытую книгу о Париже из библиотеки Вернадского. И вспомнила ключ к тайне, о котором говорили авторы: Париж — город неугомонных мечтателей. Поэтому Париж ни на чём не останавливается. Он всё время требует большего. Он ставит вопросы, на которые приходится отвечать столетиями. Он поднимает планку, которую тщатся покорить поколения мыслителей и художников!
Думающий человек со стороны выглядит праздным. Так и Париж можно легко спутать с пижоном. Выставку стилей, вернисаж идей, запечатлённых в камне, гармонию архитектурных аккордов — можно принять за щёгольство. Отнюдь! Париж приглашает к размышлению. И к сотворчеству.
Только «обуклеченные» туристы и «унесённые модой» дамочки могут принять Париж за рай для самовлюблённых бездельников. Главное в Париже спрятано глубоко во времени, в генах, в истоках.
Каждой новой идее Париж отдаётся без шуток, всей полнотой судьбы, всей силой, словно Цветаева: «Если я — то вся до капли!» Поэтому и переживания, и ошибки, и глупости, и падения, и победы Парижа важны для всего мира: Варфоломеевская ночь, наполеоновские планы, Парижская коммуна, поклонение Верховному существу (искусственный культ, который пытался ввести Робеспьер)...
Страстность Парижа проявляет онтологию всякой человеческой идеи, выпячивает устройство её сущности. Планете остаётся только столетиями изучать и думать над тем, что обнаруживает Париж.
Беспокойный, чуткий город, обречённый в силу своей впечатлительности на непрерывный мятеж — Париж приглашает к размышлению о главном! Вот почему Париж так притягателен!
Интересно, что из всех католических столиц Париж наименее поддался католичеству. Папские приходы в Париже активно предпринимают меры. Но свежие приманки католичества замешаны на земном — и в полной мере не отвечают запросам идеалистов. Между тем, в среде парижан начинается заметное оживление Православной веры.
Возможно, потому, что кровь христианского мученика Дионисия Ареопагита, пролитая на Монмартре, до сих пор остаётся гербовым цветом города — красное поле, на фоне которого изображён серебряный корабль. Корабли дали рост истоку Парижа — маленькому городочку Лютеции, а мученик своим подвигом навечно прописал в Париже пламенный идеализм.
Вот как это было: в конце I века сподвижник апостола Павла святой Дионисий крестил галльские земли и основал первую Церковь будущего Парижа. По приказу римского префекта, язычника, епископ Дионисий и его спутники были обезглавлены на вершине Монмартра («холм мучеников»). На глазах у замершего люда святой Дионисий взял свою главу, прошёл с ней «шесть тысяч шагов» и только тогда упал мёртвым. Благочестивая женщина Катулла погребла останки мученика. Сейчас на этом месте возвышается базилика Сен-Дени.
Но не только склеп святого Дионисия является местом паломничества к Сен-Дени — позже базилика стала некрополем практически всех французских королей и королев. 19 октября 1997 года православные христиане впервые за много лет совершили молебен над мощами трёх святых мучеников в часовне базилики Сен-Дени. С тех пор православные молебны священномученику Дионисию Ареопагиту становятся доброй традицией.
Современный Париж, словно истерзанный тысячелетним томленьем духа, возвращается в Православную Церковь. Сегодня в Париже находится едва ли не единственный храм в Западной Европе, где православные службы проходят каждый день. В городе живёт более 30 православных приходов. И пусть они не велики, и пусть половина приходов принадлежат Корсуньской епархии Русской Православной Церкви, которая с 1931 года стала центром Православия и богословия для всех эмигрантов России. Но парижские ищущее сердца всё чаще и чаще находят ответы на главные вопросы — в Православии.
Православие даёт возможность увидеть Париж глазами святых. И Париж нам открывается как брат по крови — крови родной, воспламенённой жертвенной любовью, пролитой святым Дени, вдохновляющей святую Женевьеву, возрождённой в православной приходах Парижа, запечатлённой на гербе и на судьбе города — навсегда.