Чарльз Диккенс. «Рождественская песнь»
Мир, созданный Диккенсом, не очень похож на жизнь за окном. Особенно если на дворе XXI век, когда вещи не называются своими именами, а в человеческих отношениях наиболее ценится дипломатичность. «Рождественская песнь» — весть из самых глубин детства, когда мы с лёгкостью отличали героев от злодеев и принцесс — от ведьм. И, вспомните, всегда болели за добро.
Заостряя контрасты, Диккенс рисует образ вредного скупого старика, которому «всё человеческое» вполне чуждо. Убожество его внутренней — да и внешней — жизни обличается светлыми и весёлыми образами «экстремально положительных» героев. Но автор постарался, чтобы взрослые дяди и тёти сопереживали дядюшке Скруджу (оказывается, это имя носил не только герой диснеевского мультфильма) — просто по логике сказки, из любви к сказке.
В Писании есть страшные слова, звучащие как приговор человеческому неверию. «Если и мёртвые воскреснут, не поверят», — говорит Авраам горящему в вечном пламени богачу, который беспокоится о своих ещё живых братьях. Но Диккенс пишет рождественскую сказку, а потому явление мертвеца (описанное в лучших традициях сказки) способно многое изменить в жизни безнадёжного, казалось бы, персонажа.
Эта книга — отличный подарок под ёлку, привет и из детства, и из старой доброй Англии, о которой сейчас можно прочесть, к сожалению, только в книжках.
Гилберт Кейт Честертон. «Шар и крест»
Редко кто из инославных писателей не требует «фильтрации» на предмет догматических заблуждений. Даже в «Камо грядеши», где говорится, казалось бы, о самой заре христианства, православный читатель всё равно ощутит привкус католического мироощущения автора. А вот произведениям англичанина Честертона не нужны ни скидки, ни осторожность. Как пишет диакон Андрей Кураев, «у Честертона замечательное чувство вкуса: несмотря на его принадлежность к католической традиции, в его творчестве не отражаются специфически католические догматы». Что лишний раз наводит на мысль о божественной природе большого таланта.
Роман «Шар и крест», который часто относят к научной фантастике, рассказывает о таком обществе, где христианство кажется похороненным. Не языческими императорами, не кровожадными коммунистами — а всего-навсего мещанством, равнодушием и цинизмом. Нет больше места ни мысли, ни сомнению, ни поиску. Христианин, спустившийся в этот странный мир с патриархальных гор Шотландии, не может вместить происходящего. Даже воинствующий атеист себя чувствует паршивой овцой среди лондонских обывателей. Но их уже двое — странных, неспящих, убеждённых в своей правоте. А значит, будет поединок, будет диалог — как всегда у Честертона, блестящий и остроумный.
Конечно, не обойтись и без внешнего врага. Углубляясь в повествование, понимаешь, что за всем действом стоит фигура последнего злодея. Но прежде чем Ангелы свернут это небо, как свиток, антихрист будет посрамлён. И, к нашему удовольствию, его победителем окажется афонский монах.
Честертон сказал, что хорошего человека узнать легко: у него печаль в сердце и улыбка на лице. Именно это сочетание рождает у читателя «Шар и крест». Может, и нас книга сделает чуть лучше?
Грэм Грин. «Сила и слава»
Грин не зря считал «Силу и славу» лучшим своим произведением. На человека, уютно устроившегося в кресле, не особо привычного к чтению житий святых, книга действует, как холодный душ. А перед христианином — остро ставит вопрос: а где буду я, если подобное случится на моём веку?
Перед читателем развёрнута картина гонений на христиан Мексики начала ХХ века. Духовенство перебито, а отрёкшиеся от сана — деморализованы и осмеяны. Последний священник в штате вынужден скрываться от властей, претерпевать голод, холод и унижения. Подвергая риску жизнь укрывающих его людей, он тайком приходит в деревни, чтобы ночи напролёт крестить, исповедовать, причащать свою паству.
Венец мученика, как известно, не всякому «по челу». В облике человека, пострадавшего за Христа, мы ожидаем увидеть несгибаемую внутреннюю силу и пламенную веру. Мучитель же представляется человеком гнусным, ничтожным и беспринципным...
В романе Грина всё наоборот. Священник, несущий крест, изнемогает под его тяжестью, но не имеет сил его бросить. Ранее паства знала его как заурядного, слабого человека. «Пьющий падре» — так называют героя, у которого даже имени нет. Ему противостоит последовательный, честный и справедливый лейтенант полиции, горящий верой в социальную справедливость в мире, очищенном от «попов», — типичный герой советской литературы. На его стороне — войска, закон и даже нравственное преимущество. Перед ним стоить цель — уничтожить последнего священника во что бы то ни стало.
Поскольку речь идёт о мученичестве, цели своей он достигнет. Но роман непременно стоит прочесть ради того, чтобы увидеть, как лейтенант окажется побеждён. Побеждён той силой, которая в немощи совершается.
Поль Бурже. «Ученик»
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся», — таков лейтмотив психологического романа, главными героями которого являются идеи, а действующими лицами — философы. Люди, чья настоящая жизнь протекает в мире мысли, для которых окружающая реальность является лишь площадкой для отстранённых наблюдений, — немного инопланетяне. Роман Поля Бурже приподнимает завесу над сложным устройством души «профессионального» мыслителя, заставляет порой восхититься, а порой отшатнуться от той «инаковости», которой отмечены эти люди.
Возможно, для сегодняшнего читателя интригующая фабула — едва ли не единственная мотивация «осилить» философскую и психологическую нагрузку книги. Зная это, Бурже постоянно подогревает наш интерес: что будет дальше?
Добросовестный философ-материалист, посвятивший жизнь обоснованию условности границы между добром и злом, неожиданно для себя сталкивается с «плодом» своих трудов. Его учеником и последователем считает себя юноша, обвиняемый в чудовищном преступлении. В том, что виноват в его злодеяниях именно знаменитый учёный, уверены все, кроме самого учёного. Ведь категория вины, как это блестяще доказывают его труды, понятие относительное, равно как и любые другие нравственные категории. Но чтение многостраничной исповеди молодого человека, написанной им в заточении в ожидании суда, становится подлинным кризисом его вычищенной и упорядоченной, как шкаф педанта, жизни.
Настоящий учёный непременно должен быть честен. Тогда ему, как и всем тем, кто искренне ищет истину, эта истина непременно откроется. Только совершенно не так и не там, где можно было ожидать.