Его, без преувеличения, любят миллионы, и уже несколько поколений знают как обаятельного и неуклюжего весельчака, уютного и родного Винни-Пуха. Евгений Леонов был великим комическим актёром, в игре которого звучали нотки трагедии. Но за многочисленными ролями, столь любимыми публикой, стоит ни с чем не сравнимый опыт и житейская мудрость человека, так много повидавшего на своём веку. Когда-то Евгений Павлович написал книгу, а точнее, монолог в письмах, обращённый к сыну Андрею. В предисловии к этому изданию сам Леонов отмечал, что «подлинная цена наших знаний о жизни обнаруживается не сразу, с годами».
«Отрок» предлагает вниманию читателей всего несколько фрагментов из книги, но, на наш взгляд, целиком этот литературный труд представляет особую ценность, потому как раскрывает актёра с совершенно незнакомой нам стороны, приоткрывает завесу над тайнами его души. К слову, в сети доступна аудиоверсия «Писем к сыну». Мы надеемся, что читатель непременно познакомится поближе с этой мудрой и доброй книгой.
1974
Андрюша, ты люби меня, как я люблю тебя. Ты знаешь, это какое богатство — любовь. Правда, некоторые считают, что моя любовь какая-то не такая и от неё, мол, один вред. А может, на самом деле моя любовь помешала тебе быть примерным школьником? Ведь я ни разу так и не выпорол тебя за все девять школьных лет...
Помнишь, ты строил рожи у доски, класс хохотал, а учительница потом долго мне выговаривала? Вид у меня был трижды виноватого, точно я стою в углу, а она меня отчитывает как мальчишку. Я уже готов на любые унижения, а ей всё мало: «Ведь урок сорван... — ведь мы не занимаемся полноценно сорок пять минут... — ведь сам ничего не знает и другим учиться не даёт... — ведь придется вам его из школы забрать... — ведь слова на него не действуют...».
Пропотели рубашка, пиджак и мокасины, а она всё не унималась. «Ну, думаю, дам сегодня затрещину, всё!». С этими мыслями пересекаю школьный двор и выхожу на Комсомольский проспект. От волнения не могу сесть ни в такси, ни в троллейбус, так и иду пешком...
Женщина тащит тяжёлую сумку, ребёнок плачет. Увидев меня, улыбается. Спиной слышу, мать говорит: «Вот и Винни-Пух над тобой смеётся...». Незнакомый человек здоровается со мной. Осенний ветерок обдувает меня. Подхожу к дому с чувством, что принял на себя удар, и ладно.
Вхожу в дом, окончательно забыв про затрещину, а увидев тебя, спрашиваю: «Что за рожи ты там строил, что всем понравилось, покажи-ка». И мы хохочем. <...>
Я оттого и пишу эти письма, чтобы исправить что-то неправильное, и выгляжу, наверное, смешным и нелепым, как некоторые мои персонажи. Но ведь это я! В сущности, дружочек, ничего нет проще живой тревоги отцовского сердца.
Когда я один, вне дома, тоскуя, вспоминаю каждое твоё слово и каждый вопрос, мне хочется бесконечно с тобой разговаривать, кажется, и жизни не хватит обо всём поговорить.
Но знаешь, что самое главное? Я это понял после смерти своей мамы, нашей бабушки. Эх, Андрюша, есть ли в твоей жизни человек, перед которым ты не боишься быть маленьким, глупым, безоружным, во всей наготе своего откровения? Этот человек и есть твоя защита.
Днепропетровск. 7. IV.76
Привет тебе, Андрюшка, из прекрасного города на Днепре!
Второй день в Днепропетровске, но город вижу только из окна автомобиля. Сегодня вот удалось одному побродить по набережной, ночью, конечно. Тишина такая и красота — дух захватывает!
Вернулся в номер — и не спится. И знаешь, о чём подумал? Иногда необходимо человеку побыть одному, в тишине, собраться, подтянуться, вглядеться в себя. Мне это редко удаётся.
А вот ты слышал когда-нибудь тишину? Знаешь, что это такое — тишина? Впервые я испытал необыкновенное ощущение тишины на берегу океана; тишины — как какой-то величественной тайны. И почему-то, когда я впервые услышал тишину, она для меня была связана с необъяснимой тревогой. И на сцене тоже у меня тишина всегда связана с чем-то нервным. Правда, сценическая тишина вообще драматична. А в жизни тишина совсем другое дело.
Был у друзей, в Москве, они живут в переулке, в квартире тихо. У нас под окнами, сам знаешь, вечно шум, грузят, чинят машины, восемь чёрных кошек, галки, вороны с утра... Бытовая тишина — это так приятно, она ни к чему не обязывает, сиди себе посиживай. Дома не хочется её нарушать.
Конечно, у мальчишек нет этого чувства благоговения перед тишиной, мальчишки слишком любят весёлые шумные игры. И это прекрасно. Я сам тоже люблю повеселиться, как тебе известно, ведь на даче мальчишки и теперь ещё принимают меня в футбол, на воротах постоять...
Я не о том, конечно, что лучше, сложив ручки, тихо сидеть у плетня, чем кричать и бегать, гонять мяч или танцевать до упаду. Пусть это всё будет, это совсем не плохо, но надо и бережно к тишине относиться, должен быть такт по отношению к людям и к природе, к красоте тихой минуты. Такое грустное впечатление производят люди без понятия о тишине, покое, уважении к человеку. Согласись, какое чудо — тихая дружеская беседа или чуткий сон малыша... Иногда наблюдаешь такую картину с умилением и вдруг какой-то вопль бесовский, грохот магнитофона... Ужасно. Не надо быть варварами, надо ценить и беречь тишину.
Но я хочу сказать тебе о другом: есть ещё какая-то тишина... Тишина, которая возникает во мне, в тебе, в нас, когда не слышишь шума, сидишь, думаешь, погружаешься в себя. Это внутренняя тишина, она не связана с шумом на улице, она в самом себе. Только очень редкие, очень развитые люди способны организовать такую свою тишину. Но для этого тоже надо сначала научиться слышать, видеть тишину, чувствовать.
Когда Юрий Гагарин вернулся на Землю и его показывали идущим по дорожке... Я был тогда в Ленинграде на съёмках, в гостинице в своём номере, один. Я смотрел на экран телевизора, как и все, и мне казалось, что весь мир погрузился в тишину, замер и теперь вот, как и я, слушает его шаги. Я смотрел и плакал, от этой тишины разрывалось сердце — я даже не знаю, а были тогда какие-то звуки по телевизору? По-моему, нет, это действительно был миг тишины — изумлённая планета смотрела на сына Земли, впервые разорвавшего путы земного притяжения. Я потом всё время думал о нём, он мне снился, и, честно тебе скажу, во сне меня иногда охватывал страх: а вдруг он будет всё время там крутиться и никогда не вернётся?.. И вот он идёт по дорожке и улыбается...
Тишина — это какое-то особое состояние мира и человеческой души. Мне кажется, мы себя чувствуем частичкой природы, каплей океана в тишине, и только. Вне тишины нельзя понять красоту.
Когда выйдешь в поле, и ветер треплет колосья пшеницы, кажется, мир погрузился в тишину, все иные звуки пропали, а эта песнь ветра специально ласкает ухо, чтобы ты оглянулся и понял, какая кругом тишина. Или в лесу перелетит птичка с дерева на дерево, хрустнет лист под ногой, и ты слышишь, как тихо, как торжественно спокоен лес. И морская волна бьётся мерно так, с музыкальным счётом, о берег, чтобы слышал человек тишину...
Много удивительного придумала природа, чтобы помочь нам услышать и полюбить тишину. А когда одинокий лыжник пересекает снежное поле, какая кругом стоит тишина! Одетая снегом земля наша так красива, только руками разведёшь...
Тишина — это жизнь, всё великое совершается в тишине. Тишина — это уважение людей друг к другу, это нежность и любовь. Как я люблю дома, где говорят тихо, даже дети не кричат без причины...
Сохранить тишину, покой в своём доме — значит установить в нём климат уважения. А сохранить тишину на всей Земле, на всей планете — это тоже значит установить климат уважения, обязательный для всех народов и стран. Поэтому люди против грохота, пожаров и разрушений. Никто не хочет жить на вулкане, ни один человек. Но если Землю утыкать ракетами, если люди начнут размахивать кулаками, может случиться большая беда, страшная и непоправимая.
Как видишь, проблемы глобальные какими-то чудесными нитями связаны с конкретным человеческим чувством. Бродил сейчас по набережной и думал: был бы Андрей со мной, спустились бы мы к воде, сели рядом и так помолчали бы вместе. Днепр нежно так, бесшумно катил бы свои воды, на другом берегу редкими огоньками подмигивал бы нам уснувший город, а мы сидели бы молча и думали бы о чём-то важном... Хорошо! Правда ведь, хорошо?
22. IX.77
Понимаешь, Андрюша, эстетическая ценность и популярность фильма могут не совпадать, даже чаще всего именно не совпадают. Когда ты участник этой работы, патриот и когда говорят: «Не очень получилось, не по вкусу...» — мы сразу: «А народ как принимает!». А когда популярности нет, говорят: «Зритель не дорос». Это, конечно, шутка, но в этом вопросе разобраться никто не может, даже те, кто специально этим занимаются.
Мне, конечно, хотелось, чтобы фильм и имел эстетическую ценность, и был популярен, чтобы и то и другое присутствовало. Но по жизни у меня чаще было так, что не совпадало.
И не только у меня. Как-то мы разговаривали с Папановым, и он сказал, что, когда оглядываешься назад и вспоминаешь свою жизнь, называешь не больше трёх-пяти ролей, о которых можно сказать: «Да, это большие работы, я под ними подписываюсь, это моя радость, мои вершины».
<...>
И хотя чаще всего успех и эстетическая ценность не совпадают, всё-таки бывает радостно узнать, что твой фильм пользуется успехом. И когда тебе об этом говорят, в особенности зрители, ты не будешь говорить, что, мол, он по эстетике того... не очень.
Вот «Джентльмены удачи»... Картина была очень популярна, скажи кому-нибудь из зрителей, что мне не нравится — там, дескать, с эстетикой не всё ладно — так тебя ещё и побьют за это.
Вот я тебе всё время говорю: «Андрюша, поближе к правде, поближе к правде». Но это понятие тоже относительное, а может, я и не умею расшифровывать. А ты обращаешься ко мне в тот момент, когда уже завтра играть; у тебя такое впечатление, что это можно сделать за два часа, а я тебе говорю, что это трудно, что надо пройти через трудности, поплакать и упасть, но у тебя терпения нет. Соизмеряй всё с жизнью. <...>
Ты очень обидчивый, Андрюша, я даже не представляю, что ты будешь делать, если режиссёр начнёт тебя ругать. Вот Гончаров вовсю кричит — ну и что? Когда я был молодой, меня это вдохновляло, и в Театре имени Маяковского когда я работал, он кричал, а меня это дисциплинировало, я неожиданные интонации искал.
И ещё: не будь самолюбивым. А ты самолюбив, этого не поправишь, ты белеешь, может, это даже честолюбие. Ты упрямый, но, может, это только со мной? Больше себя люби профессию, она такая прекрасная, столько ты увидишь в жизни интересного. И ещё: никогда не завидуй, особенно в театре это заметно — ему прибавили пять рублей, ему дали главную роль, а мне нет... Мне понравилось, что к предложению сниматься ты отнёсся сдержанно: «сценарий не очень», «мы поправили сценарий, он стал лучше». Самолюбие в хорошем направлении — неплохое дело. Так что держись спокойнее, не спеши, не суетись.
4. VII.78
Знаешь, Андрей, мне всю жизнь казалось, что я недополучаю любовь. Мне казалось, что моя мама больше любит брата, чем меня, мне казалось, что Ванда и ты мало меня любите. Я всегда больше отдавал, чем получал взамен. И меня это не огорчало, нет, но я даже от этого заплакать мог.
Вспоминаю себя совсем маленьким, трёх-четырёх лет. А если вспоминаю, значит, это осело во мне... Мы жили в Давыдкове, дом и сейчас стоит там, мама и её сёстры любили его. И вот я помню, как мы ходили гурьбой купаться: мои тётки и мама уходили вперёд, и я шёл сзади. То ли мне было тяжело идти оттого, что я был толстый, но я чувствовал себя одиноким, и мне становилось обидно. Или вот ещё: когда мне и моей двоюродной сестре Люсе было по двенадцать лет и мы играли в городки — это там же, в Давыдкове, — она нарочно или ненарочно ударила меня битой по ногам. Было жутко больно, но жалеть стали не меня, а её.
С детства в моей памяти вкус одиночества: мы были маленькие с братом, учились в пятом-шестом классе (он на два года старше меня), приезжали на станцию Фроловская и три километра (почти все три километра лесом) шли в Давыдково. На опушке леса всегда сидел Константин Иванович Малыгин, прадед Жени Малыгина, моего друга детства, который был потом секретарём райкома в Клину. Этот дед — вот уж одиночество, но почему-то величественное и гордое. Ему лет было девяносто, а может, сто.
Надо было проходить имение, где Чайковский написал свои знаменитые оперы, а дед сидел на опушке леса, на пеньке, в шерстяных носках, седой как лунь, и самокрутка во рту. Один. Сидел и о чём-то думал.
В одиночестве утопаешь, начинаешь уходить в себя и думать, ковыряться в самом себе. <...> Одиночество — чувство горькое, но иногда полезно в душу свою посмотреть, а раз в себя смотришь — что-то ты там находишь.
Говорят, неудобно жалеть людей; а мне кажется — ну почему плохо, если кто-то тебя поддержит? Пусть это называется жалостью, но рядом со словом — поддержать человека, пожалеть.
Встречал ли ты одиноких людей?
Однажды на гастролях к нам пришёл человек, старый морской офицер, и стал рассказывать о своей жизни. У него были железные зубы... Он прошёл самые страшные испытания для человека, он прошёл через несправедливость. И вернулся, и работает. Пока он рассказывал, он даже побледнел, из глаз его сочилась боль одинокого человека. Он рассказывал не о том, как посадили или ударили, а о том, что пострашней, — о жизни в тех формах, которые там были возможны. Он рассказывал, и в голосе его было сиюминутное волнение, у нас перехватило дыхание, но нарушать его одиночество мы не могли...
Через мою жизнь, как и через жизнь каждого человека, прошло столько лиц, людей. С кем-то сталкивался ближе, а с кем-то просто ехал на машине со съёмок. Но ведь каждый человек, если заглянуть ему в глаза, — это целый мир. Будь восприимчив к этим мирам. Здесь начало искусства.
* * *
Я хотел бы, чтобы ты трудился, как я всю жизнь трудился. Правда, слова ни тебе, ни мне до конца ничего не открывают.
Вот пришёл я в театр, играл в массовках с упоением много лет... Важно выдержать марафонский ход актёрского и человеческого становления. Я хотел бы, чтобы ты, Андрюша, воспринимал и плохое, и хорошее в своё сердце, чтобы замечал в людях не только заметное, но и спрятанное.
Вот ты очень любишь животных, пожалел и привёз собачку, значит, в тебе есть человеческое одиночество. Ты умеешь дружить, душу отдаёшь, но вдруг замечаю: исчезает кто-то из друзей. Видно, произошло что-то такое, что тебя обидело, а может, и ты кого-то обидел. Важно научиться улавливать в людях и другую половину: бывает, что человек весёлый от горя, от какой-то несостоятельности.
И ещё важно научиться падать. Я в своей жизни больше падал, в моей актёрской судьбе счастья было меньше, чем трудностей. Я научился так всё воспринимать, что для меня нет понятия — бесспорно. Я только хочу верить, что есть люди, которым нравится, что я делаю, и я благодарен им, они меня очень поддерживают.
Делая первые шаги на сцене, будь готов к худшему — искусство жестоко. Бывает тяжело не потому, что тебя окружают плохие люди, без сердца, но потому, что кто-то искренне заблуждается. Ошибки, пробы, эксперимент в театре — не случайность, которую хорошо бы избежать, а нормальный, естественный путь. Иногда ошибке надо отдаваться целиком, чтобы её осознать, извлечь из неё урок.
Театр отныне становится твоей жизнью. Слёзы и радость, которые пошлёт тебе судьба, принадлежат сцене. Всё твоё время — день и ночь, мысли и мечты, — всё принадлежит сцене. Но и театр в долгу не останется. Как верный друг, он пройдёт с тобой по жизни, поможет пересилить беду, испытать счастье.
Счастье — это когда тебя понимают. Я желаю тебе этого счастья. Когда у незнакомого и родного человека — зрителя — блеснут на глазах слёзы или у кого-то вырвется «Браво!», ты узнаешь, что такое театр и зачем связал с театром свою жизнь.