1. Школа

Мышка-Леночка училась в нашем классе. С момента ее появления в школе прозвище Мышка столь прочно закрепилось за ней, что даже учителя не стеснялись между собой называть ее так. Мы же, «золотая молодежь» пионерско-комсомольского разлива, нисколько не стесняясь, называли ее Мышкой в глаза. Или «Мышей», если хотели сделать ей больнее. Она никогда не отвечала на наши колкости, а просто старалась уйти от неприятного общения. Если же спрятаться было негде, то просто «уходила в себя». Все считали ее «забитой» и «несовременной». Друзей у нее особых не было, «ухажеров» тоже. Да и кто согласится нести ее видавший виды портфель через полгорода? И зачем? Только ради того, чтобы быть на следующий день встреченным дружным хохотом одноклассников? «Воспылать страстью к мышам может только извращенец», — авторитетно заявил в мальчишеском кругу первый комсомолец класса. Его мнение поддержали. Во-первых, потому, что не хотели казаться «белыми воронами». А во-вторых, оттого, что его мамаша-училка, бывшая парторгом школы, наверняка мыслила так же.

Хотя дурнушкой Леночка не была. Симпатичная, простая девочка. С добрым, по-детски светлым личиком. Всегда чистенько, но более чем скромно одета. Все в ней было каким-то детским, не будоражащим наши мечтания. А ведь в восьмом классе некоторых барышень уже ругали за косметику. Кое-кто из наиболее «продвинутых» девиц уже покуривали втихомолку. Но главное, чего не хватало Мышке — это той свежей подростковой сексуальности. Той самой, что не дает мальчишкам уснуть и заставляет заикаться при встрече. Леночка просто не старалась нравиться мальчишкам, не прельщала их ни видом, ни манерами.

Жила Мышка далеко, и, по слухам, бедно. Да это и самим нам было заметно. Однако вслух об этом говорить было не принято — ведь «в СССР все равны»! Про ее родителей мы ничего не знали. Подозревали, что они такие же «чудики», как и их дочь. Знали лишь о том, что у нее есть две младшие сестры. Очередной острослов высказал предположение, что сестры будут по очереди донашивать ее одежду. Так же, как Мыша донашивает мамину. Но «правильный комсомолец» пресек антисоветский разговор, сказав, что Собес (какая-то контора помощи) даст всем Мышам бесплатные «валенки, галоши и фуфайки». Мы дружно заржали, представив Мышу, идущую к доске в таком наряде.

К слову сказать, училась Мышка довольно неплохо. Первой отличницей не была, но всегда старательно готовилась и спокойно отвечала. Задачки по алгебре и геометрии щелкала, как орешки. Писала на удивление грамотно. Единственной трудностью были для нее всякие «идеологические моменты» про дедушку-Ленина и рулевого-Партию. Она просто слово в слово пересказывала зазубренный бред, слыша в ответ учительское: «Думать не хочешь»! Но исторические даты и географические названия знала назубок. Мы объясняли этот феномен тем, что ей кроме учебы и заняться нечем. При этом она охотно давала списывать всем желающим и никогда не отказывала в помощи на контрольной. И это нам понятно было — подлизаться хочет. Чтобы не обижали.

А обижать мы умели! Фильм «Чучело» с пугачевской дочкой чуть позднее появился. Мыша не жаловалась. Она лишь тихонько плакала в уголке, когда наши издевательства превышали меру ее долготерпения.

Учителя, конечно, знали о наших выходках. Ябед хватало всегда, ибо всегда есть люди, желающие показать свою значимость, открывая низость других. Да и «первый комсомолец» регулярно посвящал любимую мамочку в подробности жизни коллектива. Во всяком случае, «юных пьяниц и курильщиков» его маманя вычисляла на удивление точно. Но заступаться за Мышку педагоги не спешили. Ведь несчастная Мышка и помимо наших издевательств была в «немилости». Она была «несоветским человеком»! Явными признаками скрытой контрреволюции было ее убежденное «непионерство» в детстве и «некомсомольство» в юности. Даже к стоящим на учете в милиции подросткам тогда относились более лояльно.

И, все же, как-то мне лично пришлось отвечать за свое хамство. Не буду рассказывать, как я «достал» Мышу прямо посреди урока. Издевательство было не первым за этот день, и у Мышки случилась истерика. Она в слезах выбежала из класса. А я прокомментировал: «У Мыши поехала крыша!». Все захохотали. А учительница назвала меня подонком и попросила явиться в школу моего отца.

Пришлось дома в подробностях рассказать про многолетнюю «охоту на мышей», местами умаляя, а местами преувеличивая свое участие в систематической травле человека. Травле просто доброй и не распущенной девочки. Родители слушали молча. И от этого молчания мне вдруг стало немного стыдно. Отец потом бушевал, мол, «не знал, что воспитал мерзавца и подонка». Но самый трудный разговор у меня был с матерью.

— Неужели тебе никогда не было жалко эту «Мышку»? — тихо сказала мама.

— Было, конечно, — пытался оправдаться я, — Но ведь, знаешь, Ма, против класса не попрешь. А она себя сама вне коллектива поставила. Живет в своем мире, одна. А коллектив — сила!

— Кретин ты! — не сдержалась мать. — Неужели ей захочется иметь дело с такими мерзавцами, как вы? Да любому нормальному человеку должно быть тошно рядом с вами. Подонки! Коллектив твой — сила? Да у этой девочки больше сил, чем у всех вас вместе с учителями!

— Как это? — не понял я.

— Просто! Да я и сама не знаю как, — отозвалась мама, — Но она одна против всех вас. Вы ежедневно травите ее, а она не мстит. Ей и пожаловаться некому, а она не стонет. Да другая бы или с ума сошла, или вас бы поубивала! Сколько же в ней силы и доброты!

«Да. Выходит так», — подумал я. Но сдаваться не собирался. Ведь если сейчас признать правоту того, что сказала родная мать, то…

— Мам. Да Мыша просто забитая, потому и терпит, — неловко ответил я.

— Да откуда ты знаешь, какая она без вас? Кто из вас пробовал с ней дружить, понять, чем она живет?

— Нууу… Дружить с ней!? Еще подумают, что влюбился!

— Нет. Любить таких ты не достоин! Честные, добрые и сильные — это не для тебя. Для тебя — «разбитные шмары, стильные телки». С ними ведь весело и «клево». С ними «лазят», «обжимаются». Вот только женятся не на них. Женятся, если в голове что-то есть, как раз на таких вот «мышках». На тех, в ком хватит честности, силы и доброты быть верной женой и ласковой матерью. Ты можешь представить кого-то из своих одноклассниц настоящей женой и матерью лет через десять-пятнадцать?

Представить никого из этих «чувих» я с ходу не смог. Разве что… Мышку???

— Нет, не могу, — поскорее ответил я.

— А ты не задумывался, что я тоже была девочкой? Ходила в школу?

— Тебя что, тоже так?! С тобой? Как мы ее, над ней… — в этот момент я был готов разорвать на куски любого. За свою маму! А может, и за Мышку?

— Нет. У нас был дружный класс. Да и мы сами добрее, что ли, были…- ответила мама, — если бы ко мне в школе так относились, я бы не выдержала. Просто не выдержала…

Я обнял маму и был готов заплакать. От своего ничтожества, от бессилия и еще не знаю от чего. В этот момент мне было все равно, чем закончится визит в школу отца. Кажется, главный урок я уже получил.

Наутро пацаны встретили меня перед школой.

— Ну че? Твой предок придет?

— Придет.

— Все из-за Мыши!

— Да при чем тут Мыша? — «съезжал» я. — Сами ведь виноваты. Целый день доставали, вот ее и прорвало…

Пацаны отреагировали «дежурным остроумием» в адрес Мышки. А мне впервые захотелось за эти слова дать каждому в морду. Я еще не отошел от разговора с мамой. И представил, что так «смешно» они могли бы отозваться и о ней…

В обед, после уроков, в школу явился мой отец. Училка вкратце изложила суть дела. Совместная оценка моего поведения папой и училкой была единодушна: «мерзавец, сволочь и подонок». Оставалось только сообща вынести приговор. Вот здесь меня и попросили подождать в коридоре. Я поспешил выйти из класса, постаравшись неплотно закрыть дверь. Жадно прислушиваясь к обрывкам диалога, я старался угадать, какая участь меня постигнет.

— …Громко извинится перед девочкой при всем классе. … как она сама решит… будет помогать ей… сходит к ней домой… — басил отец.

— …Постараться тихонько… тоже не совсем «обычная»… домой не желательно… вся семья такая… хоть и не афишируют… не секта, а обычная… ходят по праздникам… она тоже верующая — донеслись слова учительницы.

Мир перевернулся! Мышка — «верующая»? Для меня проще было бы узнать, что она марсианка и живет в летающей тарелке! Ведь нам усиленно внушали, что «вера в Бога» — не более чем «пережиток прошлого». Церковь прочно ассоциировалась со свечками и старушками. Представить себе верующую девочку мне было тяжело. Тем более — за соседней партой!

Отец по дороге домой усиленно читал мне сахариновую мораль и клятвенно обещал разные немилости на обозримое будущее. Лишь у самого дома он заговорил собственно о Мышке:

— Не смей трогать ее. Пусть живет своей жизнью, как хочет. Просто не подходи к ней и меньше общайся.

Я почти не слушал его, будучи всецело погруженным в околорелигиозное смятение мыслей. До меня уже дошло, что про веру Мышки лучше помалкивать — только проблем наживешь. Нет, «кары небесной» я тогда не боялся. Однако опасался спорить с теми, кого не смогла «исправить Советская Власть». Решил просто хранить «шпионскую тайну». Но сделать это было не просто, ибо желание поделиться с кем-то просто распирало меня изнутри. Единственным человеком, кому я мог доверить услышанное, была, конечно же, мама. Она наверняка уже знала обо всем от отца. Поэтому как-то вечером я прервал ее уединенное чтение:

— Мам! А ты знаешь, та девочка… Ну, Мышка — она верующая.

— Кто тебе об этом сказал? — ровным голосом спросила мать, пристально глядя на меня поверх «читальных» очков.

Я рассказал о подслушанном разговоре.

— Если в тебе есть хоть капля порядочности, никому об этом не говори. С этими вещами не шутят.

— Хорошо. Мам, а почему она верующая? Она ведь не глупая! — окончательно запутался я.

— А почему ты решил, что все верующие — глупые? — тихо спросила мама. — Ты мою бабушку, бабу Аню, помнишь?

Бабу Аню, свою прабабушку, я помнил хорошо. Все считали ее мудрой старушкой. А для меня это был просто «океан любви». Каждый мой приезд к ней в село был праздником.

— А ведь баба Аня всегда верила в Бога. И не просто в церковь ходила, но даже в хоре пела. И молитвы все знала. И книги старые были у нее. Ты ведь ее глупой не считаешь? — продолжала мать.

С того дня я посмотрел на Мышку иначе. Нельзя сказать, что проникся к ней любовью и уважением. Скорей интересом. Я внимательно наблюдал за ней, за ее поведением, реакцией на окружающий ее «современный» мир. До того, чтобы видеть в ней равную себе, я не доходил. И относился к ней скорее как… Как к «подопытной мыши»!

Положительных моментов моего поведения было два. Во-первых, лично я перестал издеваться над ней — «ради чистоты эксперимента». Во-вторых, я научился останавливать наиболее дикие выходки одноклассников ради того, чтобы «не погубить подопытный экземпляр». Холодный разум угашал пламя сердца. До «любви к ближнему» мне было еще очень далеко.

О мышкиной вере я, как и пообещал маме, не обмолвился никому.

В выпускном классе Мышку «доставали» меньше — на это просто не хватало времени. Тем более, ее помощь неучам была просто необходима. Все строили планы на будущее и старались поскорее забыть старые обиды.

И вот тогда я решился, наверное, на самую большую гадость в своей жизни. Я наврал с три короба своим друзьям, что овладел некими секретными методиками управления людьми. Тут был бред и об отставном полковнике КГБ, и о старом учителе-вьетнамце. Желая продемонстрировать подтверждение своих «тайных знаний», я сказал, что способен довести человека «до ручки» одной секретной фразой. Объект для эксперимента стоял тут же, в школьном коридоре, листая учебник. Нетрудно догадаться, что это была наша Мышка.

Я не придумал ничего лучшего, чем подойти к ней и тихо попросил разрешения поговорить. Когда же она приготовилась выслушать мой вопрос, я выдал ей все богохульства, на которые только был способен. Тихим шепотом и с улыбкой. Сейчас я понимаю, как страшно и противно верующему человеку слышать эту грязь. Не каждый священник устоит перед искушением гневом. А тут — юная верующая девочка.

Никто, кроме нас двоих не слышал сказанного мною. Зато последствия видели все. Мышка побледнела и выронила учебник. А потом затряслась мелкой дрожью и со всего маху влепила мне звонкую пощечину. Потом, молча и без слез, подошла к окну и замерла. Она так и стояла, глядя в весеннее небо, когда прозвенел звонок на урок. На все уговоры идти в класс она не реагировала. Просто стояла и смотрела. А еще мне показалось, что губы ее беззвучно шевелятся…

Выбежавшая из класса молоденькая географичка тоже не смогла установить контакт с Мышкой. Учительница запаниковала, стала упрашивать Мышку отойти от окна. Было заметно, что она переживает не столько за свою ученицу, сколько за себя, если с Мышкой что-то случится. Перетрухал и я, ибо моя причастность к происшедшему уже ни для кого не была тайной. Географичка загнала в класс свидетелей и любопытных, и мы остались втроем.

— Немедленно извинись перед Леной, ублюдок! Что ты ей сделал? — шипела учительница.

Я и сам уже не понимал, что натворил. Только чувствовал, что это нечто очень страшное. Нечто «не отсюда»?

— Сам, — неожиданно раздался голос Мышки, — Пожалуйста, пусть он наедине попросит прощения за то, что наедине сказал.

Видя возможность решения конфликта, географичка тактично отошла к двери класса.

— Лена, Леночка, прости меня, пожалуйста, — произнес я. И посмотрел на нее.

Лена стояла передо мной, глядя мне в глаза своими большими серыми глазами. В тот момент мне показалось, что эти глаза светились. Светились милостью, любовью, чистотой. Светились Светом, Который…

Я зарыдал. Я готов был упасть на колени. Но Мышка остановила меня. «Не здесь и не теперь», — произнесла она вполголоса.

— Прости меня, прости меня, пожалуйста, — сквозь слезы шептал я.

— Христа ради, — продолжила она мои слова, — Бог тебя простит!

Свет. Свет ее глаз и весенний солнечный свет, разливающийся по школьному коридору. Мышки рядом не было. Географичка отпустила ее сегодня с уроков. Не помню, как досидел в школе тот день, как пришел домой.

Родители вскоре узнали о случившемся. «Как же ты мог?» — только и спросила мать. Отношение ко мне явно изменилось. Родительской ласки я больше не чувствовал довольно долгое время. Немного «оттаяли» они лишь после моего возвращения из армии.

Об этом случае в школе старались не вспоминать. А вскоре школьная пора для каждого из нас стала уже историей. Через десять нам с одноклассниками так и не удалось собраться вместе. Но еще через пять, хоть и не круглая дата, мы все же встретились…

2. Встреча

Шумная компания «дядь и теть, кому за тридцать» отмечала пятнадцатилетие окончания школы. Не все смогли приехать. Зато приехавших сопровождали мужья и жены.

Честно говоря, с некоторых пор я не сильно жалую подобные вечеринки. Пустые разговоры на тему «как дела?», замешанные на зависти, злорадстве и сплетнях. Но, удивительным образом, за пятнадцать лет мне все ж удалось понять смысл слов «грех осуждения». Я бы вообще не ходил на эту встречу, однако, надеялся встретить Мышку. Мне очень хотелось узнать, как живет она сейчас. Сохранила ли свою веру? Не растеряла ли себя в суете обыденности? Не угас ли тот удивительный свет в ее глазах?

Эта встреча была нужна мне не ради праздного любопытства. Я уже «переступил церковный порог», но много практических вопросов христианской жизни оставались пока без ответа. Как жить православному в современном мире? Как хранить свою душу среди лжи? Как общаться с людьми неверующими и при этом не быть «букой», не превращаться в фарисея? Я и литературу читал, и с батюшками уже общался без стеснения. Но, думается, мне просто не хватало настоящего друга-христианина.

Не стану рассказывать о том, как я пришел к вере, это совсем другая история. Но Мышкина заслуга в этом несомненно есть. Ее слова «не здесь и не теперь» я вспомнил, когда впервые преклонил колена на исповеди в храме, со слезами прося у Бога прощения. Когда священник услышал про мои школьные грехи, то мудро заметил:

— Может, по ее молитвам ты и к вере пришел…

Потом не раз вспоминал я эту девочку, слыша слова «сила духа», «смирение», «исповедничество». И очень хотел повстречаться с ней вновь.

Моя надежда не была обманута. Слегка запоздав, Мышка появилась. И не одна, а в сопровождении супруга. Обаятельный здоровяк по имени Сергей, старше нас лет на пять. Одет, как говорится, «скромно и со вкусом». Я, вообще-то, не сильно обращаю внимания на тряпки. Но курящие на кухне подружки уже принялись вовсю обсуждать стиль и стоимость Серегиного костюма. Лишь для того, чтобы выдать резюме:

— Вот так-то, девки! Серая Мыша себе фирмача отхватила! Да и сама не в фуфайке. А мы вот так, всю жизнь…

Мышка была проста, скромна и элегантна, а на шее ее поблескивала тоненькая цепочка. Явно не побрякушка!

Она почти не изменилась, повзрослела, конечно, но, в отличие от многих из нас в ней напрочь отсутствовало то, что называют «потертостью жизнью». Все такая же юная. И, главное, с тем же светом в чистых детских глазах. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что женаты они с Сергеем уже давно. И воспитывают двух ребят!

Сережа с Леной были благодушны и позитивны. Однако чувствовалось, что вечеринка их слегка утомляет. Под руководством явно не равнодушного к винопитию «первого комсомольца» пустой треп присутствующих быстро переходил в фазу «пьяных базаров». Лена напомнила мужу о «плачущих дома детях» и, попросив прощения у всей компании, супруги стали собираться домой. Поспешил откланяться и я.

— Я на машине. Тебя подвезти? — предложил Сергей.

— Не откажусь — согласился я. Машинка у Сережи была тоже «очень и очень».

— Неслабо, — не удержался я.

— С Божьей помощью, — отозвался Сергей. — Машина не роскошь, а средство передвижения. Но лучше быть хозяином хорошей «тачки», чем рабом постоянно разваливающегося драндулета. Кстати, ты домой сильно спешишь? Может, заедем к нам?

Дома меня никто не ждал. С последней своей подружкой я распрощался около года назад. Просто сделал выбор между своим православием и странностями наших отношений. К ее «астрологизмам» и «эзотеризмам» я так и не привык, хотя терпел их довольно долго.

А с Леной и Сергеем, по правде говоря, мне сегодня совсем не хотелось расставаться. С момента их появления на вечеринке общались мы только втроем между собой. Назовите это как угодно — «родство душ» или как-то еще. Но с самого начала мне казалось, что не только Мышку, но и Серегу я знаю всю жизнь.

— Не смогла их уложить! Сказали, пока папочку и мамочку не дождутся — не лягут. Ну что с ними делать? — улыбающаяся женщина средних лет встретила нас в прихожей. Из комнаты выбежали двое мальчишек лет восьми и пяти и бросились в объятия родителей.

— Ой, вы с гостем! Здравствуйте! Может, мне еще побыть с ребятами?

— Не, Мам-Света. Я вас отвезу сейчас. Ленусь, ты пока по-быстрому на стол чего-нибудь накидай.

Это Мышкина мама? Я улыбнулся, вспомнив тот старушечий образ, который рисовало в детстве мое воображение. Мне стало немного неловко оттого, что я — бывший обидчик ее дочери. Надеюсь, милости и великодушия у нее не меньше, чем у Лены.

Лена проводила меня в гостиную. И первое, что уловил взгляд, были иконы. Не «модное украшение» на стене, а именно «образа́» в красном углу. С лампадкой перед ними. С потрепанным молитвословом и свечными огарками на полочке. Я подошел к иконам и перекрестился, возблагодарив Господа за сегодняшнюю встречу.

А еще мне показалось, что в гостиной чего-то не хватает. Ну да, телевизора!

— Прости за нескромный вопрос, а телевизор принципиально не держите? — обратился я к хлопотавшей Лене.

— Ну почему же?! Держим. Просто сместили его с на почетного места, — рассмеялась она. За панелью шкафа оказался внушительных размеров экран и прочие видео-аудио прибамбасы, — Ты не подумай, что мы от малых запираем. Дети сами знают, что и когда можно смотреть. Это воспитывается, а запретами ничего не добьешься.

— Чудо духовно-инженерной мысли! — решение мне понравилось. Как понравилась и подборка фильмов на полке.

— Так. Я вам с Сережей закуски приготовила. Коньячок он сам поставит. Он уже вот-вот должен быть — мама рядышком живет. Я с вами немного посижу и пойду спать. А вы можете хоть до утра полуночничать.

Я вдруг вспомнил свою подругу, устроившую как-то дикий скандал по поводу засидевшегося у меня гостя. Оказывается, бывает и по-другому…

— Леночка! — обратился я.

— Нет, Леночка я только для Сережки! — рассмеялась она, — Для сослуживцев я Елена Алексеевна. А для тебя, наверное, навсегда останусь Мышкой. Ну, или рабой Божией Еленой. Знаешь, я очень рада за тебя. Рада, что ты, наконец, к Богу пришел, что не «унесло» тебя никуда.

— Твоими молитвами. Ты ведь тогда за всех нас молилась?

— За кого больше, за кого меньше. За тебя, может, чуть больше — мне тебя жалко было. Я сначала тебя так возненавидела! Хорошо хоть духовник мне все объяснил и помог.

— А знаешь, я думал и не увижу тебя больше. Я когда к вере приходить начал, не раз задумывался — как ты? Когда сам попробовал жить по вере, то чуть в отчаяние от мирских соблазнов не впал. Я, честно говоря, думал, ты в монахини пойдешь.

— Была такая мысль. Но духовник не благословил. Сказал, что я в монастырь хочу не идти, а сбежать. А от себя не убежишь. Я тогда ему сказала, что даже не представляю, за кого сейчас верующая девушка может замуж выйти. Наслушалась историй о «браке за послушание» и думала, неужели и я однажды услышу от батюшки: «Вон твой будущий муж. Бегом замуж за него!» А неверующего я представить рядом с собой не могла.

— Ну, немудрено, насмотревшись на нас, твоих однокласничков.

— Так ведь не только в вас дело было, но и во мне самой. Не было у меня надежды на промышление Божие. Но батюшка сказал, что неверующий ведь и уверовать может. Нужно лишь молиться и на Господа уповать — Он сам все и устроит. А ведь так у нас с Сережей и вышло! Я и придумать такого не могла. Мы ведь… А вот и Сергей вернулся.

Лена еще недолго посидела с нами, потом, извинившись, сказала, что уже засыпает и откланялась. А мы сидели, потягивали армянский коньячок, и говорили о жизни. История знакомства этой счастливой пары стала еще одним гимном благому Промышлению Божию.

3. Сергей

— А знаешь, как я с Леной познакомился? Отбил ее у хулиганов! Вроде бы до банального просто, а вместе с тем — совсем не так, как об этом в книжках пишут.

Я тогда только из армии вернулся. «Оттягивался в полный рост», как говорится, после трехлетней муштры на Тихом Океане. О будущем старался не загадывать и проводил время в поисках приключений на свою голову. Две навязчивые мысли — «с какой бы красавицей познакомиться» и «какому бы уроду дать по башке». Как-то вечером занесло меня в один район родного города. И вдруг вижу, как двое уркаганов пытаются затащить в подъезд какую-то девчонку. Девчонка на вид «простенькая», но явно не из их «урлабанской» компании. Решил заступиться — больно уж кулаки чесались. Один недавний разведчик-морпех против двух недоносков — почти по-честному. Метелил я их страшно, как учили — «с переломами». Девчонка лишь стояла в стороне, закрыв лицо руками. Когда мои противники почти перестали подавать признаки жизни, она вдруг громко сказала:

— Перестань! Не трогай больше их!

И я почему-то послушался. Взяв обоих мерзавцев на захват, я скомандовал ей:

— Что стоишь, как дура? Вызывай ментов!

— Не надо, — ответила она, — они свое получили. Тюрьма их вряд ли исправит, и они это знают. Лучше пойду, «скорую» им вызову.

— Хорошо, пошли тогда вместе вызовем. Они все равно далеко не уползут, — и мы отправились к таксофону. Прибывшим медикам я соврал, что мы с подружкой стали свидетелями, как двое дурней начистили друг другу физиономии, и мне с трудом удалось их разнять. Оба «пострадавших» это подтвердили. Один из них оказался «счастливым обладателем» справки об освобождении и упросил врачей не вызывать милицию. А девушка спросила врачей, в какую больницу их отвезут.

— Ты что, их знаешь? — недоумевал я.

— Впервые вижу, как и тебя, — ответила она. — Я шла от знакомой, а они пристали здесь, во дворе. Сказали, что им нужна помощь, а потом…

— Потом эти подонки запросто могли тебя сначала изнасиловать, а потом убить.

— Наверное, да. Но я верила, что мне помогут, — странно ответила она.

Мы познакомились, и я предложил Лене проводить ее до дому. А девчонка ведь совсем молоденькая и симпатичная! И вся какая-то добрая, хорошая. Обменялись телефонами, стали перезваниваться, встречаться. Для меня было, по правде говоря, шоком, когда я узнал, что она отнесла гостинец тем двоим в больницу. Они благодарили за «дачку» и за то, что их «отмазали от тюрьмы».

— Ты что же, веришь, что они исправились? — рассмеялся я.

— До «исправления» им еще далеко. Но теперь они уже знают, что кроме грязи, в которой они привыкли жить, есть милосердие и доброта.

Многое в Лене оставалось для меня загадкой, но в «доброту» я и сам потихоньку начинал верить. Да и трудно было не поверить рядом с ней. А через пару месяцев я отказался от «гостей» у одной девицы просто потому, что осознал, что думаю только про Лену. Я влюбился в эту маленькую «мышку», как, по ее признанию, называли Лену в школьные годы. Несколько странным для меня в этой любви было и то, что у нас с ней «еще ничего не было». Непривычно как-то…

Я чувствовал, что есть в ее жизни что-то, во что она меня не посвящает. Терялся в догадках, хотя сознавал, что это «что-то» прекрасное, хотя и очень непривычное в обыденной жизни. Лена никогда не «грузила» меня своей верой. Ее чистота и доброта была абсолютно естественной, и я сам стал следовать ее принципам. Я не мог лишь понять, где взять силы быть таким. Но ведь Лене эти силы Кто-то давал…

Когда проблемы переполнили меня «через край», Лена посоветовала мне пообщаться с «одним дедушкой». Встретились мы с ним в парке. «Дедушка» оказался не совсем старым, но довольно бородатым дядечкой. Очень спокойный, рассудительный, он разрешил многие мои недоумения и дал уйму полезных советов. Беседа наша затянулась часа на три. В завершение он, улыбнувшись, сказал, что было бы неплохо встретиться нам у него «на работе» и познакомиться с его «начальством». И еще добавил, чтобы я не переживал и что все у нас с Леной будет хорошо.

Я терялся в догадках: кто же такой мой новый знакомый? Ученый? Психолог? Лично мне он показался скорее «добрым волшебником» или «мудрецом из сказки». Лена же, рассмеявшись, сказала мне, что он «и ученый, и психолог, и мудрец, и волшебник». И еще «более того». Вообще-то он ей не дедушка, а просто «самый родной человек». Я чуть было не начал ревновать. Однако иметь такого «родственника» мне тогда тоже очень захотелось. Все же что-то общее с Леной было в облике у «дедушки». Может, тот самый Свет их глаз?

Через некоторое время мы с Леной все же сходили «на работу», точнее на службу к моему новому знакомому. Ну, конечно же, в храм! Увидев «дедушку», вернее отца Александра, в рясе и с крестом на груди, я и сам чуть было не рассмеялся. Над собой, болваном! Как же я сразу не догадался?!

Но как же я мог догадаться, если видел священников лишь на картинках? Для меня образ священника был преподан атеистическими книжками в виде довольно неприглядном. Эдакий персонаж, невнятно говорящий на непонятно-старинном языке. Через слово бубнящий «Господи, помилуй!» и пугающий прохожих адом. При этом обязательно сильно пьющий красное церковное вино.

Отец Александр разрушил мой «совковый» стереотип. Очень быстро я стал считать его своим другом. Не стану рассказывать, как начал посещать службы, как я готовился к первой Исповеди и Причастию. Так состоялось мое знакомство с «дедушкиным Начальством» — Господом нашим Иисусом Христом.

Уже осознав себя православным, я познакомился с родителями Лены, а она с моими. Я жил с родителями, и они не были против наших частых встреч. Свою веру мы не афишировали, а позитивные изменения в моем поведении списывались на благотворное влияние «порядочной девушки Леночки». В этом была большая доля правды. Появления в моем интерьере небольших иконок Спасителя и Богородицы родные как-то не приметили.

Впрочем, иногда доходило до курьезов. Как-то вечером мы пришли с Леной из храма и заперлись в моей комнате, чтобы вместе вычитать последование ко Святому Причащению. После ухода Лены мне было заявлено, что предпочтительнее нам уединяться, когда их нет дома. И обязательно пользоваться «средствами индивидуальной защиты». Я согласно закивал головушкой, решив не посвящать папу и маму в подробности нашего уединения.

Через полтора года после первой встречи мы поженились. Ко времени нашего венчания уже всенародно отпраздновали 1000-летие Крещения Руси, и «веровать в Бога» стало «можно». Постепенно и мои родители стали все чаще наведываться в храм. Может быть оттого, что невестку порой любили больше родного сына?

Потом был развал Союза, бизнес-бум заката перестройки. Все было — и материальные трудности, и «наезды». И здесь моим ангелом-хранителем стала жена. Ее советы, ее молитвы позволили мне многое преодолеть. С Божией помощью встали на ноги, растим двух сыновей. И знаешь, я не устану благодарить Бога за дарованную мне жену.

Нет, бывают, конечно, и у нас разногласия, мелкие ссоры. Но ведь есть на то о. Александр — наш духовник. Батюшка постарел, схоронил свою супругу, но по-прежнему бодрячок. Если у тебя постоянного духовника нет еще, то сходи к нему, пока он жив. Я не навязываю его в духовники — просто говорю, что с этим священником стоит пообщаться.

4.

История Сережи и Лены поразила меня. Бывают же подлинно счастливые люди! Я был несказанно рад этому новому знакомству. Знакомству с жизнью семьи, доверившейся Всемогущему Богу. Общение с ними было приятным и душеполезным. Я был уверен, что эта встреча — лишь начало нашей дружбы (как впоследствии и оказалось). Но за окном была поздняя ночь, и пришла пора прощаться.

Я ехал в такси по безлюдным улицам и думал о них. О Сергее, о Мышке, из которой, как и предрекала моя мама, вышла прекрасная супруга. Жаль, правда, что не моя. Но разве я тогда, в школе, об этом думал? Да и готов ли я к тому, чтобы быть мужем настоящей жены?

А еще я думал о Боге. О Том, Кто промыслом Своим соединяет чистые любящие сердца, помогает повстречать свою «половинку». И почему-то подумалось, что и у меня в личной жизни будет все хорошо. Что и мне милостивый Господь поможет встретить свое счастье. Ведь не одна же такая «Мышка» на свете. И, повернувшись к таксисту, я вдруг спросил:

— Послушай, братишка… А когда ты учился в школе, у вас была девочка-мышка?