Новогодняя полночь всегда наполнена радостным шумом, звоном бокалов, добрыми пожеланиями. Но звучит в праздничном бое часов и нота грусти — о невозможном, об утраченном, о неотвратимом беге времени. Не потому ли с такой надеждой говорят люди о новом счастье, что «старому» всегда чего-то недостаёт?
Недавно прочёл такую сентенцию: «Людям грубым подарена радость. Людям тонким подарена грусть».
Назвать себя человеком тонким не совсем прилично. Это всё равно что рассказывать о своей гениальности. Но грусть мне действительно подарена. Я часто грущу, тихо и без надрыва, грущу, не впадая в уныние. В это время буйная радость кажется мне родной сестрой кощунства. Я наслаждаюсь грустью, и может, это вовсе не грусть, а что-то иное, и лишь бедный язык человеческий лепит свои ярлыки на совершенно разные понятия.
Грустить хорошо в Новый год. Он никакой не новый, потому что всё старое и грязное тщательно перетаскивается из одного года в другой, и качество жизни не меняется автоматически. Но всё равно это трогательное время, когда будущее кажется волшебным, а прошлое оформляется и приобретает законченный вид.
Советская власть проклевала дырку в голове рядового гражданина своими идеологическими праздниками и политинформациями. Потому 8 Марта и Новый год так были близки уставшему от общественной деятельности человеку. Но 8 Марта я всё же не люблю. Мимозы, шампанское и грубая лесть — вот и весь праздник. Куда лучше мороз, запах хвои, мандарины, бессонная ночь и глупое ожидание счастья.
Это ведь немножко похоже на смерть — состояние, когда прошлое уже закончилось, а будущее ещё не началось. Так в фильме «Влюблён по собственному желанию» мужчина и женщина познали друг друга, а за окнами на электрическом табло зажглись четыре нуля. Ноль часов и ноль минут. Лучший образ для начала новой жизни трудно сыскать.
Смерть и жизнь. Умирание старого и зарождение нового. Это и есть Новый год. Философы (например, Хантингтон) считают, что всё многообразие жизни, всё вдумчивое, всё благоговейное, всё неспешное и нежное, что есть в культуре, вырастает из отношения к смерти. Новый год — это праздник, делающий взрослых детьми, заставляющий почти физически ощутить прожитые годы и безгрешно погрустить.
Кто-то скажет, что это праздник не церковный, глупый и бессмысленный. Так оно и есть. Но ведь и человек именно таков. Самый церковный человек ведь не на сто процентов церковен. Он продолжает состоять из слабостей и глупостей, и высшим проявлением последних была бы уверенность в том, что человек уже и умён, и силён. Не умён и не силён, я вас уверяю. Всё ещё взрослый ребёнок, верящий в чудо и ждущий милости, — вот каков человек. И это прекрасно! Так пусть он не натягивает на лицо строгую маску, пусть не выбрасывает из жизни всё невинное и сентиментальное. Пусть в простоте сердца ставит в доме ёлку и дышит несколько дней запахом хвои, пусть молится в полночь и освящает именем Божиим новый виток Земли вокруг Солнца.
Лично я не хочу быть сильным. Я хочу быть слабым, как ребёнок, потому что таковых есть Царство Небесное. И уже не пугает меня то, что Новый год приходится на пост. Мне и без водки и мяса праздник хорош. И неестественность жизни, при которой Новый год опережает Рождество, меня уже не мучит. Я привык к смеси двух календарей. Открою бутылку вина, обниму жену, поцелую детей. Включу телевизор. Быстро устану от глупых шуток. Выключу телевизор. Буду глядеть в окно. Дай Бог, чтобы там медленно опускались с небес на землю снежинки. Гирлянды на ёлке будут мигать, и на душе будет сладко и тихо.
Чего вам ещё от жизни надо? Может, вам войны надо, или голода? Может, вы беженцем стать хотите? Может, давно не болели? Некоторые люди ведь столь грубы и духовно бесчувственны, что совершенно не могут и не умеют наслаждаться простыми радостями, пока серьёзная беда в двери не постучит. А мне контрастов не нужно. Я и без беды буду радоваться. И радость моя будет странной, тихой и смешанной с грустью.
Хотя, может, это и не грусть вообще. Просто бедный человеческий язык клеит бирку с одним и тем же словом на совершенно разные состояния.
