Делая выбор, мы обычно принимаем во внимание собственные интересы, обстоятельства, мнение других... Но, к сожалению, не всегда критерием нашего выбора становится жажда истины. Человек так и норовит то поставить себя выше истины, то отменить её, то подменить. Потому что просто проигнорировать истину — невозможно.

Писать о нравственном выборе отрадней всего, если выбор этот верен. За верный выбор Господь в жизни, а в литературе автор может наградить долгожданным и заслуженным счастьем, как, к примеру, Диккенс Оливера Твиста или Достоевский Сонечку Мармеладову.

Но даже если верный нравственный выбор требует поступиться счастьем, как, к примеру, Татьяну Ларину Пушкина или Лизу Калитину Тургенева, то это всё равно отрадно и утешительно. И даже когда человек не только счастье, но и жизнь отдаёт, в этом есть свет. Как писал К. С. Льюис, «если мы не хотим отвергнуть ад или даже мир сей, нам не увидеть рая. Если мы выберемся в рай, нам не сохранить ни капли, ни частицы ада. Там, в раю, мы узнаем, что всё при нас, что мы ничего не потеряли, даже если мы отсекли себе руку. В этом смысле те, кто достойно совершил странствие, вправе сказать, что всё — благо и всюду — рай».

Иной вариант, когда человек отчётливо видит, куда идти, но у него нет на это сил. Таков Митя Карамазов. Он говорит Алёше: «Если уж полечу в бездну, то так-таки прямо, головой вниз. И вот в самом-то этом позоре я вдруг начинаю гимн. Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой».

При всём том, что этот персонаж Достоевского далёк от праведности, в его мире можно дышать. В нём есть пропасти, обрывы, мрачные ущелья, но и сияющие вершины, и небо есть.

Но сейчас мы поведём речь об отказе от нравственного выбора, от внимания к голосу совести; о тех литературных и нелитературных героях, которые, согрешая, греха не видят или не хотят видеть и, в отличие от Мити Карамазова, никогда не скажут, что летят в бездну.

Во-первых, это люди, страдающие гордыней, той её разновидностью, которую, в отличие от тщеславия, Честертон называет «холодной наглостью души», когда человек «примеряет всё на свете к себе, а не к истине». Таков, к примеру, Наполеон у Толстого. «Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии всё то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это».

Чтобы прийти к безднам высокомерия, не обязательно быть Наполеоном. Однако продолжим грустную тему отказа от выбора. Если Наполеон считает себя выше истины, то современный мир пытается истину отменить. Отменить пропасти и вершины и превратить свою нравственную жизнь в некую бесконечную равнину, выстланную ватой, чтобы падать было «комфортно». Что бы ты ни выбрал — тебе тепло и мягко. И всю нереализованную способность к выбору можно направить на поиски лучшей кофеварки, лучшего пылесоса, лучшего сыра, мебели, телефона, учебного заведения и так далее, чтобы всё это обеспечило «достойную» жизнь.

Безразличие к истине можно маскировать дуализмом, пантеизмом, «толерантностью», которая представляет собой синоним глубокого равнодушия человека без твёрдых убеждений, в отличие от терпимости. Словом, можно взметать на своей ватной равнине серенькую душную пыль, в которой всё неразличимо.

Но, пожалуй, чаще всего встречается желание жить в своё удовольствие зажмурившись, не касаясь ни сердцем, ни мыслью обременительного осознанного выбора. Где-то на обочине сознания ютится надежда, что всё как-то само собой со временем рассосётся, образуется, устроится.

Самый интересный для меня в этом отношении персонаж — Пер Гюнт. Очень хороша одноимённая драма Ибсена, которую часто знают лишь благодаря музыкальным иллюстрациям к ней Грига. А это страшная история человека, который на многочисленных развилках своего жизненного пути ни разу не задумался и не сделал осознанного выбора. Он руководствовался первым импульсом, балагурил, болтал и как-то ёрнически относился к жизни. Когда-то в юности он был чист, и жизнь расстилалась перед ним. Но чистоты этой он не сохранил, украл со свадьбы и обесчестил любившую его Ингрид. Он бросил её после первой же ночи, но, ничему не научившись и ни о чём не задумавшись, неблаговидно поразвлёкся ещё разок-другой и, наконец, оказался в пещере Горного Короля — тролля. Перу предлагают стать троллем. Он, так и хочется сказать, прикалывается и, прикалываясь, не возражает. Не без колебаний он согласился отведать коровьего навоза, которым его угощали, позволил прицепить себе хвост, и только тогда, когда речь зашла о том, чтобы повредить ему глаза — и он видел бы, как тролли: прекрасное уродливым, а уродливое прекрасным — Пер отказался наотрез. Тут тролли сожрали бы его за несговорчивость, но наступило утро, зазвонил церковный колокол — и они сгинули.

Пер Гюнт совершил ещё много неприглядных поступков на своём веку, и всё как-то не задумываясь. Он превратился в солидного господина, а затем в богатого старика и ни разу не удосужился прислушаться к совести, устыдиться. Жил себе, и всё. И вот перед смертью он как совершенную неожиданность для себя узнаёт, что всю жизнь всё-таки прожил троллем, а не человеком, ибо жил по девизу троллей: «Будь доволен самим собой!»

Отказ от выбора — это тоже выбор. И закончить хочется словами К. С. Льюиса из его повести «Расторжение брака». Льюис спорит с известным английским поэтом и художником Уильямом Блейком (1757–1827), который написал поэму «Брак Неба и Ада». Блейк считал, что зло — равно необходимая составляющая мироздания, что, соответственно, вполне естественно и необходимо служить и добру, и злу. Как вы понимаете, Льюис уже самим заглавием свидетельствует о невозможности подобного совмещения. Вот что пишет Льюис в авторском предисловии к этой повести.

«Блейк писал о браке Неба и Ада. Я пишу о расторжении этого брака. Люди постоянно тщатся сочетать небо и ад. Они считают, что на самом деле нет неизбежного выбора, и, если хватит ума, терпения, а главное — времени, можно как-то совместить и то и это, приладить их друг к другу, развить или истончить зло в добро, ничего не отбрасывая. Мне кажется, что это большая ошибка. Нельзя взять в путь всё, что у тебя есть, иногда приходится даже оставить глаз или руку. Пути нашего мира — не радиусы, по которым рано или поздно доберёшься до центра. Что ни час нас поджидает развилка, и приходится делать выбор. Даже на биологическом уровне жизнь подобна дереву, а не реке. Она движется не к единству, а от единства, живые существа тем более разнятся, чем они совершеннее. Созревая, каждое благо всё сильнее отличатся не только от зла, но и от другого блага.

Я не считаю, что всякий, выбравший неверно, погибнет, он спасётся, но лишь в том случае, если снова выйдет (или будет выведен) на правильный путь. Когда сумма неверна, мы исправим её, если вернёмся вспять, найдём ошибку, подсчитаем снова; и не исправим, если просто будем продолжать считать дальше. Зло можно исправить, но нельзя перевести зло в добро. Время его не врачует. Мы должны сказать „да“ или „нет“, третьего не дано».