«Настигнут радостью»

Фрагменты из книги

По-разному, наверное, бывает, но иногда путь к Богу начинается с радости. Радости утра, радости ожидания весны, разлитого в зимнем воздухе. Радости, просвечивающей сквозь текст малопонятной песни, как солнце сквозь густую листву леса. Когда человек смотрит на творение Бога тысячный раз в своей жизни и впервые начинает видеть его и принимать как знак, как весть от Того, о Ком он ещё только догадывается. Когда читает книгу, написанную незнакомым иностранцем, человеком другой культуры и другого времени, который искал ответ на его вопрос и нашёл, и человек понимает, что он не один...

Радость — неожиданное понимание друга? Улыбка ребёнка? Мелодия, услышанная впервые, но знакомая, кажется, ещё до рождения? Невозможно поймать и облечь в слова неуловимую, невидимую, но очень реальную вещь — радость. И не надо. Об этом (и не только) — книга К. С. Льюиса, о которой слышали многие, но немногие читали, — «Настигнут радостью». Эту книгу трудно достать, да и читать непросто — это очень необычная автобиография. В ней многие вещи, традиционно важные для жизнеописания, опускаются, а, казалось бы, незначительные описываются подробно. Очень много о прочитанных книгах и их малоизвестных широкому читателю авторах — и мало о личной жизни. Упоминаются только факты, так или иначе имеющие отношение к главному, иногда самые незначительные, на первый взгляд. Это как жизнь внутри жизни: человек живёт на поверхности быта, учится, работает, но параллельно существует другая реальность — его душа, для которой вдруг оказывается, что увиденная при определённом освещении росинка или тёплый дождь важнее многих жизненных свершений. Её маршрут другой. Да, он связан с повседневными необходимостями и внешними событиями, но ведёт в другое место: у него есть Цель.

Льюис назвал её «духовной автобиографией»; она очень честная, иногда даже страшно читать; есть моменты, с которыми, может, и нельзя согласиться. Написано подробно, как врач пишет историю болезни, не опуская ничего, даже самых неприятных подробностей; но именно через это ведёт путь к излечению.

Льюиса называют апостолом скептиков. В самом деле, его не поставишь в тупик никаким каверзным вопросом — он прошёл путь от потери христианской веры, воспринятой в детстве, через атеизм, увлечение различными философиями, отвлечённую симпатию к оккультизму, теософии и пантеизму, гегельянство. Он знает все аргументы противников христианства изнутри, он — турист, прошедший опасным маршрутом: его подсказки и предостережения могут спасти жизнь. Его обращение к христианству в конце пути можно назвать неожиданным чудом, не зависящим от него; но впоследствии он усматривает во всех этих звеньях цепи удивительное действие Промысла, обращающего даже зло — в добро.

Книга о радости. Но вот загадочная и печальная вещь: куда она уходит, радость? Почему уходит? Человек взрослеет? Стареет? Устал от жизни? Что делать, чтобы её вернуть? Переслушать любимые песни? Уехать в горы, искать ранним утром неповторимую картину из тумана и солнца? А если не получается? Значит, дело не в песне, не в утре и даже не в самой красоте. Просто это был Призыв. Может быть, в следующий раз его можно будет заметить в других вещах — «надо только держать глаза открытыми»; а может, ещё долго потом его не будет слышно. Но это уже не важно. Надо просто вставать и идти, раз услышал. Об этом — книга.


Эта книга написана отчасти для того, чтобы поведать о том, как я пришёл от атеизма к христианству, отчасти же для того, чтобы исправить некоторые неверные представления. Окажется ли она столь же важной для читателя, как для меня самого, зависит от того, приобщён ли он к тому, что я назвал Радостью. Если это чувство кто-то и знал, рассказать о нём всё-таки нужно, и я отваживаюсь писать о нём, поскольку не раз убеждался, что стоит человеку упомянуть о самых сокровенных и любимых переживаниях, как непременно найдётся хотя бы один слушатель, который откликнется: «Как! Неужели и вы тоже?.. Я-то думал, я один такой».

...Прежде всего пришло воспоминание о воспоминании. Был летний день, я стоял в саду возле цветущего смородинного куста, и внезапно, толчком, без предупреждения, из глубины не лет, а столетий, во мне поднялось воспоминание о том, прежнем утре, когда брат вошёл в детскую с игрушечным садом в руках. Не могу найти слова, чтобы выразить это чувство. Ближе всего «эдемское блаженство» у Мильтона, если только услышать в слове «блаженство» связь с «блаженный», «юродивый». Конечно, я чего-то хотел, но чего? Ведь я тосковал не по выложенной мхом коробке из-под печения и даже не по безвозвратному прошлому, хотя всё это я ощущал.

...Прежде чем я понял своё желание, оно исчезло, миг миновал, мир вновь сделался обычным. Если что и нарушало покой, то лишь тоска по исчезнувшей тоске. Это длилось миг, и в каком-то смысле всё, что случилось со мной раньше, не имеет в сравнении с этим значения.

Второе мгновение пришло из книги «Бельчонок Наткин». Хотя я любил все сказки Беатрис Поттер, они казались просто увлекательными, а в этой меня тревожило, меня потрясало то, что я могу назвать лишь Образом Осени. Может быть, нелепо влюбляться в какое-то время года, но моё чувство было сродни влюблённости; и, как и в первом случае, я испытывал острое желание. Вновь и вновь возвращался я к книге не для того, чтобы удовлетворить желание (это и невозможно — кому дано обладать осенью?), но чтобы его оживить. Здесь снова были блаженное изумление и ощущение бесконечной его важности. Это совершенно не походило на обычную жизнь и нормальные удовольствия. Как теперь говорят, оно — из другого измерения.

Третьим мгновением радости я обязан поэзии. Я увлёкся «Сагой короля Олафа» Лонгфелло, но любил в ней только сюжет и мощный ритм. Однажды, бесцельно перелистывая страницы, я наткнулся на нерифмованный перевод «Драпы» Теньера и испытал совершенно иное наслаждение, будто меня окликнул голос из неведомой страны:

Я слышал голос, взывавший:
Бальдр прекрасный
Умер, умер!..

Я ничего не знал о Бальдре, но в тот же миг вознёсся в бескрайнее пространство северных небес, я мучительно жаждал чего-то неведомого, неописуемого — беспредельной шири, сурового, бледного холода. В тот же миг я утратил это желание и тосковал уже только по нему.

Читатель, которому показались не очень интересными эти три эпизода, должен отложить книгу — такова истинная история моей жизни. Для тех же, кто готов читать дальше, я назову главное в этих трёх событиях — неудовлетворённое желание, которое само по себе желаннее любого удовлетворения. Я назвал это чувство радостью, и это — научный термин, который нельзя отождествлять со счастьем и удовольствием. У моей радости есть с ними одно общее свойство — каждый, кто их испытал, хочет их вернуть. Сама по себе радость скорее похожа на особую печаль, но это именно те муки, которых мы жаждем. Несомненно, каждый, кто их испытал, не променял бы их на все удовольствия мира. Удовольствия, как правило, в нашем распоряжении; радость нам неподвластна.

В исторический Ренессанс я почти не верю. Чем больше я вчитываюсь в историю, тем меньше нахожу там следов некоей восторженной весны, охватившей Европу в пятнадцатом столетии. Полагаю, что энтузиазм историков имеет особые корни: каждый из них вспоминает и приносит в историю своё личное Возрождение, изумительное пробуждение на границе отрочества. Это именно возрождение, а не рождение, повторное пробуждение, а не бодрствование; хотя это нечто новое для нас, оно всегда было — мы вновь открываем то, что знали в раннем детстве и утратили подростками. Подростки живут в тёмных веках — не в раннем Средневековье, а в тёмных веках дешёвых романов. Есть много общего в мечтах раннего детства и отрочества, но между ними, словно ничейная земля, простирается возраст мальчишества — жадный, жестокий, громогласный, скучный, когда воображение спит, а пробуждаются и почти маниакально обостряются самые низменные чувства и побуждения.

Так было и со мной. Детство осветило всю мою жизнь, только этот промежуточный период выпадает из цельной повести. Подлинная Радость, о которой я говорил в начале книги, ушла из моей жизни, ушла совсем, не оставив ни памяти о себе, ни тоски... Радость отличается от всех удовольствий, в том числе и от эстетического. Радость пронзает, Радость приносит боль, Радость дарует тоску неисцелимую.

Возрождённое воображение вскоре подарило мне новое чувство природы. Сперва это было чистым плагиатом из книг и музыки... Позже (не помню, как скоро) природа перестала быть просто служанкой литературы, она сама стала источником Радости. При этом, конечно, она оставалась напоминанием и воспоминанием — подлинная Радость и есть напоминание. Она — не обладание, она лишь мечта о чём-то, что сейчас слишком далеко во времени или в пространстве, что уже было или ещё только будет. Теперь природа стала не воспоминанием о книгах, а сама по себе, напрямую, воспоминанием Радости...

...Далеко-далеко — вы едва видите, вы только знаете, что они там, — горы, крутые, крепко сбитые, с чёткой вершиной. Они совсем другие, чем те холмы и домики, среди которых мы стоим. Порой они кажутся голубыми, порой — лиловыми, а ещё чаще — прозрачными, словно сам воздух сгустился и принял форму горы, а за ними можно увидеть отсвет невидимого моря.

К счастью, у отца не было машины, зато меня иногда брали на автомобильную прогулку приятели. Так, удалось мне побывать в этой тайной дали столько раз, чтобы с ней связывались воспоминания, а не просто смутная тяга, хотя в обычные дни эти горы были для меня так же недосягаемы, как Луна. Слава Богу, я не мог в любой миг отправиться куда вздумается. Я измерял расстояние человеческой мерой — шагами, а не усилиями чуждого моему телу мотора. Я не лишился пространства, я обрёл несметные сокровища. Современный транспорт ужасен — он и вправду, как хвалятся, «уничтожает расстояние», один из величайших данных нам Богом даров. В вульгарном упоении скоростью мальчишка проезжает сто миль и ни от чего не освобождается, ни к чему не приходит — а для его деда десять миль были бы путешествием, приключением, быть может — паломничеством. Если уж человек так ненавидит пространство, чего бы ему сразу не улечься в гроб? Там ему будет достаточно тесно.

...Мне не кажется кощунственным сопоставлять моё заблуждение с ошибкой тех женщин, которых Ангел у Гроба упрекнул: «Что ищете Живого между мёртвыми? Его здесь нет, Он воскрес». Конечно, я сравниваю малое с бесконечно великим, но ведь и солнце отражается в капле росы. Эта параллель с солнцем и его отражением вполне точна, поскольку сходство между христианским опытом и жизнью воображения кажется мне отнюдь не случайным. Я полагаю, что все вещи, каждая по-своему, отражают небесную истину, и наше воображение — не худшее из зеркал. Да, именно «отражает». Воображение, на низшей его ступени, не ведёт к высшей духовной жизни (т.е. в силу собственной своей природы; Господь может использовать его для такой подготовки) — оно отражает. В моей душе оно не сочеталось ни с верой, ни даже с этикой, оно не сделало меня лучше или хотя б мудрее. И всё же в нём отражалась истина, пройдя через множество искажений.

Сходство между духовной жизнью и воображением проявляется и в том, что на обоих уровнях мы совершаем одни и те же ошибки. Я уже рассказывал, как я погубил свою веру опасным субъективизмом, всё время требуя «исполнения», отвернувшись от Господа и сосредоточившись на себе, искусственно добиваясь определённого состояния духа. Теперь, столь же упорно и глупо, я подрывал жизнь своего воображения. Я совершил ошибку в тот самый миг, когда стал сетовать: что же это «прежний восторг» приходит ко мне всё реже? Словом, я вновь интересовался лишь «ощущением», лишь своим внутренним состоянием — а это страшная ошибка. Всё внимание, все мечты надо сосредотачивать вне себя — на дальней горе, на прошлом, — только тогда придёт Радость.

Радость может прийти, когда ты желаешь не её самое, а нечто иное, отдельное от себя. Если какими-то аскетическими упражнениями или зельями и удастся вызвать её изнутри, она окажется поддельной. Уберите объект желания, и что вам останется? Смесь образов, странный трепет диафрагмы, миг воспарения — а кому это нужно? Ошибка, как я уже сказал, происходит на любом уровне душевной жизни, она неисцелима, она превращает веру в самоуслаждение, любовь в самолюбование. А затем, подменив свою цель и внешний объект неким внутренним состоянием, вы пытаетесь вызвать это состояние — вот вторая ошибка... «Получить его вновь» сделалось моей постоянной потребностью; читая любые стихи, слушая музыку, выходя на прогулку, я каждый раз усиленно прислушивался к себе — не начинается ли благословенный миг, а там — старался удержать и продлить его. Я был очень молод, мир красоты открывался мне, порой я забывал об установленных мною правилах — и в этот миг отрешённости от себя Радость меня пронзала. Но всё чаще и чаще я отпугивал её жадным нетерпением и, даже когда она всё-таки приходила, тут же губил напряжённым самокопанием и разлагал неверным представлением о самой её сути.

По крайней мере, одно я узнал — и это уберегло меня от распространённого заблуждения: я на опыте убедился, что это совсем не подмена «половых инстинктов»... Радость — не сублимация пола, скорее, половой инстинкт подменяет собой Радость. Я иногда задумываюсь: а может быть, все удовольствия — подмена истинной Радости.

...И тут я прочёл «Вечного человека», и впервые христианский взгляд на историю показался мне разумным и последовательным. Я всячески старался защититься от этого потрясения. Как вы помните, я и раньше считал Честертона самым разумным человеком на свете, «если оставить в стороне его христианство». Ну так вот, теперь у меня выходило (разумеется, словами это выразить я не мог), что и христианство весьма разумно, «если оставить в стороне христианство». Подробностей я не помню, потому что, едва я дочитал «Вечного человека», на меня обрушилась новая угроза. В начале 1926 года самый твердолобый из всех моих знакомых атеистов явился ко мне, уселся возле камина и заявил, что доказательства исторической подлинности Евангелий чересчур сильны... Чтобы понять моё потрясение, учтите, что этот человек ни раньше, ни позднее не проявлял ни малейшего интереса к христианству. Если уж этот закалённейший скептик и циник не в безопасности, куда же мне бежать? Оставался ли у меня хоть какой-то выход?

Теперь я с изумлением понимаю, что перед тем, как Господь окончательно поймал меня, мне был предоставлен миг полной свободы. Я ехал по Хедингтон Хилл на втором этаже автобуса. Внезапно, без слов, почти без образов, некий факт предстал передо мной: я понял, что я отвергаю нечто, не желаю впустить. Можно сказать, что я был одет в какие-то жёсткие одежды, вроде корсета, или даже в панцирь, словно краб, и вдруг почувствовал, что здесь и сейчас, в это мгновение, мне предоставляется свобода выбора: отворить дверь или оставить её запертой, расстегнуть доспехи или не снимать их. Ни то, ни другое не предъявлялось мне как долг, никаких угроз или обещаний этому не сопутствовало, хотя я знал, что, открыв дверь, сняв броню, я уступлю неведомому. Я должен был сделать выбор в один миг. Как ни странно, ему не сопутствовали никакие эмоции, я не испытывал ни страха, ни желания. И вот я решил — открыть дверь, расстегнуть броню, ослабить поводья. Я говорю о выборе, но в то же время я как бы не мог выбрать другую альтернативу и не понимал, почему я так поступаю. Вы можете возразить, что в таком случае я действовал не свободно, но я склонен предположить, что это был самый свободный поступок из всех совершённых мной в жизни. Быть может, необходимость не противоречит свободе и человек наиболее свободен именно тогда, когда, не перебирая мотивы и побуждения, он просто говорит: «Я — то, что я выбираю».

Затем моё чувство обрело образ. Мне показалось, что я — снеговик, который наконец-то начал таять. Я чувствовал, как таяние начинается со спины — тинь-тинь, и вот уже — кап-кап. Ощущение не из приятных.

Так лису выкурили из гегельянского леса, и теперь она мчалась по полю, измученная, задыхающаяся, под крики погони и лай собак. Все они оказались в одной своре — Платон, Данте, Макдональд, Герберт, Барфилд, Толкин, Дайсон и сама Радость. Все они были теперь на той стороне, даже мой ученик Гриффитс. Теперь он настоятель Беде Гриффитс, а тогда, ещё сам неверующий, он тоже принял участие в этой погоне. Однажды, когда он и Барфилд завтракали у меня в комнате, я упомянул о философии как о «предмете». «Для Платона она не была предметом, — заметил Барфилд, — она была путём». Барфилд и Гриффитс быстро обменялись понимающими взглядами, и Гриффитс негромко, но с радостной готовностью подтвердил эту мысль. Я понял, как я легкомыслен. Многое уже продумано, сказано, прочувствовано и пережито воображением. Пора что-то делать.

 

...Я очень хорошо помню миг, когда я прошёл последний отрезок пути, хотя едва ли понимаю, как это случилось. Однажды солнечным утром я отправился в зоологический парк. Вначале я ещё не думал, что Иисус Христос — Сын Божий; когда мы добрались до места, я твёрдо это знал. Я не размышлял об этом по пути и не испытывал какого-то эмоционального потрясения; эмоции вообще имеют мало отношения к самым важным событиям нашей жизни. Это было похоже на то, как человек после долгого сна, всё ещё неподвижный в кровати, замечает, что он уже проснулся. И здесь, и тогда, на втором этаже автобуса, я не берусь различить свободу и необходимость — или они, достигнув своего предела, перестают различаться? В этой высшей точке человек равен своему поступку, он полностью осуществляет себя, не оставляя снаружи ни одной частицы своей души. То, что мы обычно именуем волей, и то, что мы обычно называем чувствами, — так громогласно, претенциозно, недостоверно, что великая страсть или железная решимость кажутся нам хотя бы отчасти лицедейством.

С тех пор зоологический сад стал хуже, а тогда над головой пели птицы, под ногами цвели колокольчики, вокруг резвились кенгуру — это был почти рай на земле.

Но что же стало с Радостью? Ведь это ей посвящалась моя книга. По правде говоря, она почти перестала меня занимать с тех пор, как я стал христианином. Я не могу пожаловаться, что сияющее видение отлетело. Прежняя мучительно-сладостная боль (если вообще стоит говорить об этом) пронзала меня столь же часто и столь же сильно, как до обращения. Но теперь я знал, что если воспринимать её только как состояние собственного сознания, она не имеет той ценности, которую я некогда ей придавал, а существенна лишь потому, что указывает на что-то другое, запредельное. Покуда я сомневался в существовании Иного, я считал самой главной эту примету — для заблудившегося в лесу нет радостней события, чем наткнуться на столб. Тот, кто первым увидит его, созывает всех друзей — «Смотрите!» — и они обступают его со всех сторон. Но стоит выйти на дорогу, где эти столбы попадаются каждую минуту, и мы уже не обращаем на них внимания. Они ободряют нас, мы признательны тем, кто нам их оставил, но мы не остановимся, чтобы разглядеть их, а если и остановимся, то ненадолго, даже на том пути, где на серебряных столбах горит золотая надпись: «Дорога в Иерусалим».

Конечно, это не значит, что я то и дело останавливаюсь, чтобы поглазеть на всякие мелочи по сторонам дороги.

Подготовила Ксения Тихонова

Ранее опубликовано: № 3 (33) Дата публикации на сайте: 11 Август 2008

Дорогие читатели Отрока! Сайт журнала крайне нуждается в вашей поддержке.
Желающим оказать помощь просьба перечислять средства на  карточку Приватбанка 5457082237090555.

Код для блогов / сайтов
«Настигнут радостью»

«Настигнут радостью»

К. Льюис
Журнал «Отрок.ua»
Радость — неожиданное понимание друга? Улыбка ребёнка? Мелодия, услышанная впервые, но знакомая, кажется, ещё до рождения? Невозможно поймать и облечь в слова неуловимую, невидимую, но очень реальную вещь — радость. И не надо. Об этом (и не только) — книга К. С. Льюиса, о которой слышали многие, но немногие читали, — «Настигнут радостью».
Разместить анонс

Комментарии

Результаты с 1 по 2 из 2
13:34 11.10.2010 | Юлия
впервые здесь об этой книге прочла, теперь она у меня любимая...
22:44 20.08.2008 | grettir
Это одна из самых родных мне книг, если не самая родная =) Спасибо, Ксения, что напомнили мне о ней! Льюис - один из тех людей, слушая которых, думаешь: "Как?! И ты тоже?! Я думал, я один такой..." ))

Добавить Ваш комментарий:

Ваш комментарий будет удален, если он содержит:

  1. Неуважительное отношение к авторам статей и комментариев.
  2. Высказывания не по теме, затронутой в статье. Суждения о личности автора публикации, выяснения отношений между комментаторами, а также любые иные формы перехода на личности.
  3. Выяснения отношений с модератором.
  4. Собственные или чьи-либо еще стихотворные или прозаические произведения, спам, флуд, рекламу и т.п.
*
*
*
Введите символы, изображенные на картинке * Загрузить другую картинку CAPTCHA image for SPAM prevention
 
Дорогие читатели Отрока! Сайт журнала крайне нуждается в вашей поддержке.
Желающим оказать помощь просьба перечислять средства на карточку Приватбанка 5457082237090555.
Отрок.ua в: