Заметки религиоведа
В день святых мучеников Маккавеев, с именем которых связана, быть может, первая в истории человечества война за веру, мы с товарищем после долгого путешествия оказались, наконец, в Киеве. Ощущение уюта, подаренное городом, усиливало и общение с друзьями, и мягкое солнце, и растекавшийся по улицам и площадям Подола запах сухих цветов и трав, приносимых в этот день для освящения в храмы. Меня затянуло нехитрое занятие: переходя от церкви к церкви, заглядывать во дворы и смотреть, сравнивать всевозможные венки, букеты и настоящие композиции-«икебаны»… Наконец, я оказался у небольшой церкви, в которой меня заинтересовали своеобразные «витражи» — росписи красками по оконному стеклу. Но самым оригинальным моментом, ожидавшим меня здесь, была встреча. Человек, с которым довелось пообщаться, объяснил, что церковь эта — греко-католическая. В нашей беседе он попытался представить униатство как наиболее прогрессивный вариант христианства, которое находится в фарватере современных поисков всеобщего единства верующих. Соединяя католицизм и православие, униатство якобы воплощает идеал подлинного экуменизма…
Такое суждение встречается сегодня довольно часто.
Конечно, униатство, как, наверное, и любое явление духовной истории — не равно самому себе. Особенности его «биографии» только усиливают эту противоречивость. Попробуем разобраться, какие основания имеет одно из наиболее часто встречающихся сегодня суждений об унии.
Итак, греко-католичество представляется нынче как некий «срединный путь», соединяющий в себе достоинства западной и восточной духовных традиций. Униаты же мыслятся как просвещенные люди, чуждые «нетерпимости» и «крайностей» двух «исторических ветвей» христианства… Придется разочаровать тех, кто искренне исповедует эту точку зрения: униаты — вполне католики; они находятся вне вселенской полноты Православия. Согласно ватиканскому учению, всякий, кто пребывает в литургическом общении с римским папой, есть католик. В Средние века провозглашалось без обиняков: «Мы объявляем, утверждаем, определяем, провозглашаем, что подчинение римскому первосвященнику является для человеческого существа совершенно необходимым условием спасения» — папа Бонифаций VIII, булла от 18.ХI.1302 г.). Признавая примат римского первосвященника, униаты отгораживают себя от православия. Но как же так, возразят на это, ведь сами униаты говорят, что они сохранили неповрежденными и обряд, и веру греко-восточной церкви, а папе подчинились исключительно ради единства Церкви!
Во-первых, признание главенства папы над церковью уже само по себе есть догматическое отступление от Православия. Духовный авторитет папы в современном ватиканском истолковании — это не авторитет «первого среди равных» епископов, не «первенство чести». Первым Ватиканским собором в 1870 году принят догмат, согласно которому римский папа не только является «преемником апостола Петра», т.е. носителем «истинного и подлинного первенства власти» в Церкви, но фактически заступает роль Святого Духа, ибо его голос становится критерием Истины. Согласно Ватиканскому догмату, римский первосвященник, когда говорит с кафедры (т.е. как бы находясь при всей полноте своих полномочий), «пользуется помощью Божией, обещанной ему в блаженном Петре, той непогрешимостью, которою Блаженный Искупитель благоволил наделить Свою Церковь в отношении определения учения о вере и нравах». Принимая власть папы, униаты автоматически принимают и этот догмат, который делает их как носителями всех католических учений, благословленных с папского престола, так и заложниками возможного нового «догматического творчества» Ватикана.
Во-вторых, отступление от веры — не только от канонических, но и от догматических основ православия — уже состоялось в самом начале истории Унии. Актом передачи Западнорусской Церкви в подчинение Риму фактически был не широко разрекламированный ныне Брестский собор 1596 года, а торжественная аудиенция у папы Климента VIII в большой зале Константиновского дворца, которая состоялась 23 декабря 1595 года. Во время этого приема прибывшие в Рим епископ Владимирский и Брестский Ипатий (Потей) и епископ Луцкий и Острожский Кирилл (Терлецкий), не имея на то полномочий не только от церковного народа, но и от всего западнорусского епископата, произнесли, по сути, римско-католическое исповедание веры. В этом тексте утверждалось, что «Дух Святой имеет личное Свое бытие от Отца вместе и от Сына и от обоих вечно исходит как от одного источника». Принципиальное расхождение с православным Символом Веры в том, что православные веруют «в Духа Святого, Господа, Животворящего, Иже от Отца исходящего». Утверждались также другие противные православию учения: существование чистилища, полнота власти папы над Церковью, причащение под одним видом, полезность индульгенций и т.п.
Митрополит Макарий (Булгаков) пишет: «Если папа по снисхождению дозволил русским, принявшим унию, сохранять свои церковные обряды и церемонии, то лишь те, которые, на его взгляд, окажутся непротивными истине и учению католической веры и не препятствующими общению русских с Римскою Церковию».
Миф о том, что «измены вере не было», начал усиленно насаждаться радетелями унии еще в конце ХVI века. Почти сразу же после аудиенции у папы, 30 декабря 1595 г., Потей и Терлецкий не постыдились написать Краковскому бискупу Юрию Радзивиллу, что исповедание «греческой веры» сохранено для них «святейшим отцом ненарушимо», даже Символ веры оставлен в древнем виде без прибавки об исхождении Св. Духа «и от Сына».
Скрытность и двуличие иерархов, готовых склониться перед папой, проявлялось и на этапе подготовки унии. Не только будущие посланники в Рим, но сам митрополит Киевский Михаил Рагоза вели себя крайне недостойно, сколачивая проримскую группировку епископов и одновременно заявляя о своей верности православию. Они опасались не только гнева своей паствы, но и политических осложнений, которые могли бы им доставить православные вельможи, среди которых самыми влиятельными были киевский воевода князь Острожский и новогродский воевода Скумин-Тышкевич. Во время закулисной подготовки унии многие западнорусские епископы тешили себя надеждами, что подчинение Риму «как-нибудь обойдется» без вероисповедных уступок. На нескольких совещаниях в 1590-х годах были выработаны условия, от принятия которых зависело соглашение епископов на «соединение» Церквей. Эти условия Потей и Терлецкий повезли в Рим… И что же? — Никаких переговоров о предложенных условиях не велось. Даже те уступки, которые папская курия сочла целесообразными, были оформлены не как соглашение между папой и представителями местной Церкви, а как односторонний акт папского пожалования.
Итак, любые споры об историческом значении унии должны исходить прежде всего из ее беспристрастной оценки как факта догматического отступления. При этом — уже как бы «между делом» — было совершено и каноническое преступление: Западнорусская митрополия, находившаяся под юрисдикцией Константинопольского патриарха, без его согласия объявила о «воссоединении» с Римом. И эта коллизия получила свое церковно-правовое разрешение. 9 октября 1596 на православном церковном соборе, который заседал в Бресте параллельно с униатским, был произведен суд над митрополитом и епископами, принявшими унию. После признания их виновными в нарушении архиерейской клятвы верности патриарху и православной вере, председательствовавший на соборе экзарх Цареградского патриарха Никифор встал на возвышение и держа в руках крест и Евангелие, торжественно объявил о лишении отступников священного сана.
В свою очередь, на униатском соборе все отвергнувшие соединение с Римом духовные лица были не только лишены сана, но и преданы проклятию вместе с теми, кто стал бы признавать их в прежнем сане. Оба собора для утверждения своих решений обратились к королю. Не сложно предугадать, чью сторону принял воспитанный иезуитами Сигизмунд III… Экзарх Никифор по обвинению в шпионаже в пользу Турции был заточен в темницу, где вскоре умер, а историю Польши на последовавшие два века стала определять борьба православных за свои права, перераставшая в казацкие восстания.
Социально-политическая роль унии, проявившаяся в дестабилизации сначала Речи Посполитой, а затем и всех ее геополитических наследников, в том числе сегодняшней Украины, неразрывно связана с ее происхождением, ставшим для греко-католиков «родовым проклятием»: «…путь секретов и обмана народа доведен был до конца, — заключает А. В. Карташев. — Тайные делегаты тайной унии тайно от всех приняли… полную римо-католическую веру. Принципиально изменили своей вере, перешли догматически в латинство».
Но, возразят Карташеву просвещенные филокатолики, ведь сегодня Римская Церковь уже не требует от униатов безусловного согласия с буквой исповедуемых Ватиканом догматов. В качестве «теологумена», частного богословского мнения, допускается даже исповедание Православия. Вообще, догматика в современной миссионерской деятельности отходит куда-то на второй план… Православный апологет о. Андрей Кураев религиоведчески точно вскрывает лукавость «тактики униональной пропаганды»: «Дело в том, что, признай католики наличие догматических расхождений между православием и их верой — они тем самым осудят само католичество. Осудят, ибо признают, что вера древней, „неразделенной“ Церкви, без изменений сохраненная православием, отлична от их собственной веры. А потому и вынуждены католики заявлять, что у них нет претензий к православному вероучению. Готовы они и наше богослужение сохранить неизменным. Одно признайте — умоляют они — признайте власть папы и его право изменять по своему усмотрению вероучение церкви через введение новых догматов без санкции Вселенских Соборов. Католическая „терпимость“ на деле — лишь оборотная сторона их авторитаризма. Все может быть „терпимо“ — лишь бы подчинялось папе».
И здесь мы подходим к очень важному моменту. Практически все унии в истории были соглашением не двух равноправных сторон, а вынужденным подчинением более слабого более сильному, с вероятным поглощением слабейшего «партнера». Однако — и это также подтверждается историей — нередко уния со временем превращалась в «мост с двусторонним движением». И если Брестская уния никогда не была экуменическим «компромиссом» православия и католицизма, то, как знать, не суждено ли ей — даже против воли униатских иерархов — стать свидетельством о литургической красоте Православия для рожденных в римо-католическом мире?.. По крайней мере, в начале ХХ века униаты сыграли определенную роль в открытии Западом церковной культуры Востока (в частности, церковного пения). Нельзя игнорировать и примеры конкретных человеческих судеб — многие люди Запада в поисках Бога и истинной Церкви приходили через униатство к православию. Один такой бывший униат, француз по национальности, служит сегодня приходским батюшкой в российской глубинке… Но, конечно, вопрос о том, может ли современное греко-католичество быть для человека Запада «детоводителем» к Православию, слишком сложен для того, чтобы однозначно решать его в рамках этого очерка…